– Старое еврейское кладбище, – с оттенком благоговения произнес Ицхак, – здесь хоронили, когда еще первые семьи из Польши и Литвы стали возвращаться в нашу страну, лет двести пятьдесят назад, если не раньше. Даже странно, что оно с тех пор не пострадало, тут ведь были и антисемитские погромы, и даже землетрясения.

– Мы далеко ушли от ешивы? – поинтересовался Малкиэль.

– Не очень. Я обычно не воспринимаю расстояние на глаз, но ешива там, – он махнул рукой в другую сторону, – если идти быстро и по прямой, то минут за двадцать можно добраться.

Они стали продвигаться дальше в том же направлении, в котором шли ранее.

– Там внизу есть несколько пещер. В некоторых тоже имеются захоронения. Говорят, там погребены праведники, жившие в окрестностях Цфата столетия назад.

Малкиэль чувствовал себя как на экскурсии, которая, вдобавок, свалилась на него, словно из ниоткуда. Однако вместо того, чтобы выслушивать о пещерах и захоронениях, ему хотелось получше узнать своего спутника. Что-то в облике и интонациях Ицхака вызывало доверие к нему и располагало к дружескому общению.

– Скажи, почему ты решил приехать сюда, в «Источник»? Только потому, что у тебя семья живет неподалеку? – поинтересовался он.

– Да, но и не только это. Я уже сказал, что люблю тишину. В старой ешиве, когда столько народу вокруг, мне было трудно учиться. Полный зал людей, и все гудят, спорят о чем-то. У меня иногда просто сносило крышу. В последнее время дела там только ухудшились – все были на взводе, постоянно висело такое напряжение… Рав Гершон давно уже понял, что мне нужна другая обстановка. По правде сказать, меня он одним из первых пригласил переехать сюда, когда встал вопрос об открытии новой ешивы.

Ицхак говорил спокойно и искренне. Было ясно, что он открыт к тому, чтобы делиться своими личными переживаниями. Это подталкивало к тому, чтобы продолжать беседу.

– Какие здесь люди собрались? У тебя уже есть среди них друзья? – задал следующие вопросы Малкиэль.

– Ну, человек пять я знаю довольно давно. С Аароном, например, мы еще тогда в Хошене много общались. Мне кажется, он наконец почувствовал себя здесь в своей тарелке и может заниматься тем, чего давно хотел… Из остальных, кого я знаю, сейчас в ешиве только Цви. Мы с ним раньше крепко дружили, но в последнее время мало общаемся. Прочие мои друзья еще не вернулись с каникул. Позже смогу тебя с ними познакомить.

– А как остальные? Те, кто не был в твоей прежней ешиве? Нормальные ребята?

Было нетрудно угадать, что подталкивает Малкиэля задавать такие вопросы. Какая-то нервозность в его голосе, явно диссонирующая со спокойной и неторопливой манерой выражения его собеседника, подсказывала, что в прошлом у него уже бывали проблемы с взаимопониманием в коллективе. Вместо того, чтобы отвечать, Ицхак обратился к нему с встречным вопросом:

– А ты почему о себе не рассказываешь? Мне тоже интересно узнать подробнее, где ты до этого учился и почему приехал сюда.

– Не так уж много, что могу рассказать, – напустив на себя скромность, начал Малкиэль, – семья у меня живет в Иерусалиме. До этого года я учился в ешиве Адерет Элияху, но там мне условия не подходили. Когда приехал в Хошен и поговорил с равом Гершоном, он сказал, что здесь мне будет легче. И вот я здесь.

Пока он говорил, Ицхак все время стоял и с понимающим видом слушал. В его взгляде чувствовалось, что он уже подсознательно уловил нечто такое, о чем его новый товарищ не сообщал прямым текстом. Сочувственно кивая, он, наконец, произнес:

– Не со всеми тебе удается поладить, а?

Малкиэлю было неловко от мысли, что его сразу могут начать воспринимать на новом месте как потенциального социопата. Но Ицхак словно почувствовал и эту тревогу, а потому сразу добавил: