Но Ухряк не знал.

Наконец, собравшись с мыслями, он спросил:

– Помнишь, ты вчера сказал про знак?

– Помню, – ответил Эгур, с возрастающей подозрительностью поглядывая на собеседника.

– Так вот, – Ухряк нервно поскреб ногтями широкую грудь, – такое, значит, дело. Мне, это самое, знак был.

Эгур уставился на него с величайшим изумлением, которое довольно быстро сменились гримасой раздражения.

– Что ты мне голову морочишь? – проворчал он, и, на всякий случай, отступил от Ухряка на два шага. – Какой еще знак? Да еще и тебе!

– А в чем дело-то? – возмутился Ухряк. – Чем я для знака не гожусь?

– Да ничем, – прыснул праздный орк. – Живешь, словно эльф, работой себя позоришь. Видел бы Вандал это непотребство….

– Не трогай Вандала! – свирепо рявкнул Ухряк, и Эгур отбежал от него еще на три шага.

– Про меня что хочешь, то и говори, но Вандала не касайся! – уже спокойнее предупредил Ухряк. – За Вандала порву!

– Я без задней мысли, – заверил его Эгур, с опаской поглядывая на вспыльчивого орка. – Со всем подобающим уважением к эпической личности. Только дело-то не Вандале. С чего тебе знак-то послан был? Чем ты заслужил такую честь?

На этот вопрос ответа у Ухряка не было. А ведь он и сам ломал над этим голову на всем протяжении пути от Раздрызга до родимой деревни. Действительно, что в нем такого особенного? Ничем он из прочих орков не выделяется, никакими деяниями героического характера не отметился. Живет так, как жил его отец, то есть такой жизнью, каковую Вандал всячески порицал. Недаром же уже многие века из уст в уста передаются слова великого полководца: если правая рука искушает тебя поработать, отруби ее к той-то матери. Вандал, пророк и мудрец, полагал, что руки орку нужны для трех дел: держать секиру, загребать эльфийское добро в мешок, и чтобы было, чем кружку с пивом подцеплять.

И тут, пожалуй, в словах Эгура была правда. Ухряк вынужден был признать, что его образ жизни был крайне недостойным, и Вандал бы его за честный труд по головке не погладил.

– Не знаю, почему я, – пожав своими огромными плечами, честно признался Ухряк. – Может, духи предков увидели во мне что-то, что сокрыто от меня самого?

Физиономия Эгура отразила сомнение, но он смолчал. Вместо этого предложил:

– Расскажи, о каком знаке ты говоришь.

Ухряк, сбиваясь от волнения, поведал праздному орку о том, как нашел в траншее древний шлем, точь-в-точь как тот, что красовался на голове каменного Вандала.

– Ну, это могло быть случайностью, – заметил Эгур. – А где тот шлем?

– Я его у монумента оставил, – ответил Ухряк.

– Понятно, – кивнул головой праздный орк. – Даже не знаю. Как-то слабовато для знака.

– Это только первый, – произнес Ухряк.

Эгур вытаращил глаза и уставился на него с безграничным изумлением.

– Что? – простонал он, невольно подступая ближе к собеседнику, и даже забыв, что того следует опасаться. – Что значит – первый?

– Первый знак, – пояснил Ухряк.

– А что, был и второй?

Ухряк рассказал о том, как отвалившийся от статуи топор образовал на гранитной руке воителя указующий перст.

– Надо же, – взволнованно произнес Эгур. – Вот это уже серьезно.

– Был еще и третий знак, – сообщил Ухряк, очень довольный тем эффектом, который его слова произвели на праздного орка.

– Что? – подпрыгнул Эгур. – Еще и третий? Да ты брешешь!

– Чтоб мне с эльфом побрататься, если хоть слово выдумал! – решительно заявил Ухряк.

– Мать моя! – воскликнул Эгур. – Ну, давай, давай, выкладывай! Скорее!

Ухряк рассказал ему и о том, как обратился с вопросом к каменному Вандалу, и получил на него ответ. Правда, посредником в общении выступил какой-то старик с ослом, но так ли это важно? Ответ-то явно исходил от самого Вандала, только тот, в силу объективных причин, не мог дать его лично.