Как и большинство гасконских дворян он поступил сперва в одну из гвардейских рот, а затем, через несколько лет, благодаря проявленным сноровке и отваге, а также, что было вовсе не лишним, имевшимся у него рекомендациям, – в роту королевских мушкетеров.

Сейчас, по прошествии почти двадцати лет, он с умилением и ностальгической грустью вспоминал свои первые годы в Париже. В ту пору его шпага редко подолгу оставалась в ножнах. Он был готов драться с кем угодно и по какому угодно поводу.

Впрочем, этим он мало чем отличался от своих товарищей. Несмотря на то, что дуэли во Франции официально были запрещены, они случались практически каждый день. Особенно частыми были поединки между королевскими мушкетерами и гвардейцами кардинала (на троне в то время еще находился Людовик XIII, а первым министром Франции был кардинал Ришелье) – как индивидуальные, так и с участием целых групп. Причем, как Его Величество, так и Его Преосвященство приходили в истинный восторг, узнавав о победе своих любимцев в очередной стычке.

Если же после шумной пирушки в трактире мушкетерам не встречались их извечные враги гвардейцы, они искали себе другие развлечения, одним из которых было срывание шляп и плащей с прохожих. Все это страшно веселило молодых повес.

Д’Артаньян до сих пор помнил свой первый поединок. Он и три его земляка, в отличие от него уже носили мушкетерские плащи, поздно вечером возвращались из кабачка, когда на них напали пятеро гвардейцев. Теперь он понимал, что это не была случайная встреча – все было заранее спланировано, скорее всего, за ними следили еще от самого питейного заведения или даже в нем самом. Все указывало именно на это, так как их атаковали из-за угла. В первые же мгновения один из мушкетеров был убит, а второй ранен.

Д’Артаньян оказался тогда лицом к лицу с гвардейцем, которого запомнил навсегда. Это был опытный фехтовальщик, любимец кардинала, некий Бискара, тоже, кстати, гасконец.

Сердце д’Артаняна билось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Он дрался, как разъяренный тигр, неистово носясь вокруг своего противника, нарушая все правила фехтования. Это не значит, что он был слабым фехтовальщиком – в теории, скорее, наоборот, но тогда ему катастрофически не хватало опыта. Впрочем, в тот злополучный день ни он, ни его соперник не были ранены. Двух его друзей арестовали, самого же д’Артаньяна, учитывая его юный возраст, отпустили.

Первое время д’Артаньян снимал комнату в мансарде на улице Могильщиков, вблизи Люксембурга. Затем он перебрался с левого берега Сены на правый и последние лет семь арендовал две комнаты в гостинице на улице Пти-Лион-Сен-Савер. Хозяйкой была молодая свежая нормандка, с которой гасконец успешно наставлял рога ее постоянно отсутствовавшему мужу-галантерейщику.

Жилище д’Артаньяна было абсолютно холостяцким, так как о полноценной семье или даже просто о браке он пока не помышлял. Авансы со стороны хозяйки он всячески пресекал, пугая ее перспективой закончить земной путь на виселице за двоемужие.

– Но я уверена, что он умер, – не унималась прекрасная Мадлен.

– А у меня такой уверенности, представьте, нет, – отшучивался гасконец.

– И что же нам теперь делать?

– Ждать, милая, ждать!

Таким образом, караулы, военные походы, казармы, а теперь еще и постоянные разъезды по поручению кардинала – вот, собственно, что собой представляла жизнь д’Артаньяна, которая не то, чтобы тяготила его, но все же изрядно набила оскомину.

К тому же в последнее время он был разлучен со своим, наверное, единственным другом Бемо (именно его имя тщетно силился вспомнить кардинал Мазарини), который в это время воевал в Италии.