Если бы я тогда знала, насколько окажусь права.

Похоже, инквизитору надоело мое сопротивление, он понял, что одеть мне на рот афазор не выйдет, и пошел другим путем…

Я поняла это лишь тогда, когда послышался щелчок замка, и мою шею стянул стальной серебряный обруч…

Ошейник подчинения, успела подумать я, прежде чем застыв, прекратила сопротивляться, и покорно застыла каменным изваянием. Не смогла даже моргнуть без команды.

Нет, мысленно я боролась изо всех сил, ругалась и царапалась словно кошка, но больше не двигаться. Вообще. Ни рукой, ни ногой, ни головой.

Лишь осела на колени у ног инквизитора, глотая безмолвные слезы отчаяния.

Взглядом выражая всю сжигающую меня изнутри ненависть, как к этому уродливому служке закона, так и к чертовой худосочной контролерше аэропоезда.

Я перестала управлять собственным телом, и словно марионетка в руках кукловода, послушно выполняла все команды чертового инквизитора.

— Вот так-то лучше, сидеть. – Мое тело вопреки воле разума осело на пол купе. – Молодец, хорошая ведьмочка. А теперь, открой рот. – Рот открылся сам по себе. – Умница.

Инквизитор мерзко ухмыляясь, показал шарик с гладкими широкими ремешками.

— А теперь, будь хорошей девочкой, ведьма, и прими по доброй воле афазор. Будешь сопротивляться его действию, будет больно. Ты же не хочешь, чтобы было больно?

Я в настоящий момент хотела, жаждала лишь одного, оказаться как можно дальше отсюда, вернуть контроль над собственным телом, ну и так по мелочи… отомстить этим ублюдкам.

— Открой рот, ведьма, и прими по доброй воле афазор. – Рот я открыла, а вот насчет доброй воли… хрен вам.

Не отдам свой голос.

Инквизитор буквально воткнул мне в рот гладкий серебристый шарик.

— Сомкни губы, — приказал ублюдок, и мой рот автоматом сомкнулся на холодной матовой поверхности. Для предосторожности, инквизитор потянул за ремешки, так что шарик как можно глубже вошел в мой рот, и застегнул серебристые полоски на затылке. Послышался щелчок фиксатора, все нарастающее жужжание. От затылка по ремешкам прокатилась все возрастающая вибрация. Она все нарастала и нарастала, концентрируясь на шарике у меня во рту.

Я честно сопротивлялась, пыталась выпихнуть его языком, распахнуть рот, выплюнуть эту дрянь.

Но на самом деле, мой рот сжался лишь сильнее. От моего внутреннего сопротивления, действие афазора лишь усиливалось.

Я чувствовала, как шарик сначала расплавился у меня во рту, обжигая слизистую жидким серебром, заливающим каждую пору, проникая в горло.

И закричала от дикой безумной боли, раскаленный металл впивался острыми жалящими иглами в голосовые связки. От нахлынувшей боли помутилось сознание, казалось, словно кто-то безжалостной рукой просто вырвал мое измученное истерзанное горло. Прижег раскаленным металлом обнаженные нервные окончания. Серебро затвердело у меня во рту, парализуя голосовые связки, навсегда отнимая у меня голос.

Странно то, что я еще могла дышать. Очевидно, расплавленный металл каким-то образом заполнял только гортань, воздействуя лишь на голосовые связки.

Слизистая во рту превратилась в одну сплошную рану, ныла и пульсировала, сводила с ума. Словно вдруг, заболели все зубы одновременно.

Казалось, от этой выворачивающей наизнанку боли, я рехнусь.

Довольный инквизитор лишь любовно погладил меня по волосам. Явно довольный собственной работой.

— Вот так, ведьмочка, вот так. Там куда ты отправляешься, голос тебе не понадобиться. И твои ведьмовские силы тоже. Голос мы уже отняли, — продолжал бормотать он, — ты не переживай, я буду бережно его хранить, так же как и твои волосы. Ведь, вся силы ведьмы в волосах, и в голосе, верно?