– С нашего неба. Там есть сиреневая звезда, похожая на цветок, и я хотела слетать к ней.

– Что ты говоришь, девочка моя? – заплакала мать.

– Спокойно, Маша, Юлька просто наслушалась вечером легенд про созвездия, вот ей и приснилось.

– Нет, не приснилось! – упорствовала девочка. – Я видела сверху, что сначала к моей кровати подошла мама, потом побежала к тебе, папа, и трясла за плечо, чтобы ты проснулся. И тебя я видела, ты шел вслед за мамой босиком, поправляя на животе трусы. А потом ты наклонился надо мной, а мама так жалобно стала смотреть на меня, плавающую под потолком, что я решила спуститься к себе. Себя, спящую на кровати, я тоже видела сверху.

Мария обняла дочь и дрожащими руками принялась гладить волосы, руки, плечи дочери. Потом она сказала:

– Ты, Коля, как знаешь, а я ее окрещу.

– Ты что, Маш, меня же из партии выгонят.

– А, ну и пусть. Мне дочь дороже.

В эту ночь Мария легла на кровать рядом с дочерью и до самого утра не сомкнула глаз, умоляя Господа не забирать у нее единственное дитя.

В ближайшие выходные они отправились в церковь, стоящую на пригорке. Церковка была белая, пузатая с куполами, горевшими золотом под солнцем. Когда Юлька с матерью подошли к воротам, Мария стала еще раз напоминать девочке, что нужно вести себя скромно и тихо, как в больнице, слушаться батюшку и делать все, что он скажет. Юлька спросила:

– А там мне тоже прививку делать будут?

– Нет, нет, не будут, там вообще никто не будет тебе делать больно.

Успокоенная заверениями, девочка храбро двинулась в незнакомое место. Батюшка произвел на нее странное впечатление, он совсем не походил на Илью Ивановича – Юлькиного педиатра: ни тебе белого халата, ни игрушек в светлом кабинете. Посреди полутемной комнаты стояла огромная чаша, куда наливали воду. Рядом стоял бородатый дяденька в очках, одетый в белую длинную рубаху, поверх которой висел, качаясь на толстой цепи большой желтый крест. Юлька во все глаза смотрела на невиданное и незнакомое: на картины, развешанные по стенам (это иконы, – сказала мама), на волосатого дяденьку возле купели, на бабушку в платочке, с которой разговаривала мама, на огоньки свечей, – ей все было интересно. Страха не было. Юлька делала все, как говорил ей батюшка, только один-единственный раз, когда в его руках появились ножницы, она заявила:

– Не надо мне челку стричь, мы с мамой будем мне косы отращивать!

На что батюшка улыбнулся:

– Да я, чадо, совсем немного.

После того, как Юльку обтерли после купания, ее повели в высокое здание рядом, где икон было еще больше, свечи горели еще ярче, запах ладана был еще гуще и лип к одежде.

– Причастись, чадо.

И девочке дали выпить с ложечки что-то сладкое и пахнущее вином, съесть малюсенькую булочку и заставили поцеловать тот самый желтый крест на тяжелой цепи. На этом крещение закончилось.

Они шли по пыльным мощеным улицам, а Юльке отчего-то было радостно, и она счастливо смеялась.

– Ты крестик никому не показывай и не говори, что мы были в церкви, – внушала по дороге мама.

– Мама, мама! – разбудила утром возгласом родителей Юлька. – Мама, мамочка, а меня сегодня всю ночь мальчик с крыльями носил по небу! Мы с ним летали! – и Юлька в восторге заскакала по комнате.

В ее груди сладко нежился голубовато-серый, абсолютно утешенный полетом с Ангелом по ночному пространству. Он, размягченный, мягко свернулся и посапывал в довольстве и покое. Если бы Ангел прилетал и забирал его еженощно, он бы окончательно примирился с подобным существованием.

Еще только раз овал позволил себе несанкционированную выходку, напугавшую родителей девочки. Со дня крещения, время стало безобразно медлительным, и ночи, нехотя сменявшие друг друга, не приносили радости голубовато-серому. Они были бесплодными – Ангел не появлялся. Овал тосковал в ожидании все сильнее, но ничего не происходило: зовущее ночное небо оставалось недосягаемым. И тогда он решился. Теперь он знал, что обязан будет вернуться к спящему маленькому тельцу, и желал полетать совсем немного, вкусив хотя бы ненадолго ощущение чистоты и свободы. Да, и полетает он совсем низко. Он понимал, что пока звезда для него недосягаема, что он может только смотреть на нее, тоскуя, но должен оставаться здесь, пока ему не разрешат покинуть землю и не призовут. Ангел был ревностным служакой и объяснил овалу его обязанности.