Но философия может обратить «ловушку истории» в «ценность истории». Априоризм как двуликий Янус может обернуться не формальной, а категориальной стороной. И даже включить в себя историю. Эволюция феноменологии Гуссерля – хороший тому пример. Если в работе «Философия как строгая наука» философии предписывалось держаться подальше от «естественнонаучного объективизма» с одной стороны и «философии мировоззрений» с другой стороны, то в «Кризисе европейских наук»[81] историзм, присущий «философии мировоззрений», восстанавливается в правах. В принципе, возможность историзма изначально содержится в категориальном синтезе.

Согласно Канту, синтезирующая деятельность рассудка осуществляется как стягивание многообразия чувственного опыта в единство понятия (предмета). В этом синтезе можно выделить два аспекта – цель (движение-как-энтелехия, то есть само понятие как результат синтеза) и процесс (движение-как-энергия, то есть деятельность, которая обладает внутренней длительностью). Исходя из теории Канта, то, что мы знаем в качестве объекта есть результат деятельности трансцендентальной субъективности, и в этом смысле, данный результат историчен, он является не точкой отсчета, а последней фазой субъективного конструирования как движения-к-цели.

Телеологическая деятельность трансцендентальной субъективности становится отправным пунктом как немецкой классической философии, исследующей «объективную историю» духа, так и неокантианских концепций, в которых предмет познания предстает как функция внутреннего времени коллективного трансцендентального субъекта. Остановимся для начала на неокантианской концепции науки и философии, поскольку «историческая фаза» феноменологии Гуссерля, о которой будет сказано впоследствии, является во многом развитием именно неокантианских интенций. Неокантианская концепция научного знания декларативно историческая. Как известно, неокантианцы противопоставляют свое понимание научного знания, с одной стороны, «абстрактным концепциям» (главная мишень Эрнста Кассирера – «эмпирицизм», который фиксирует опытные «отдельности», но не прослеживает генетические связи между ними), а, с другой стороны, спекулятивному идеализму, который слишком увлекся метафизическими рассуждениями, оторванными от реальной науки в ее развитии. Замысел неокантианской философии состоял в том, чтобы, принимая во внимание науку и ее исторические результаты, предложить философское обоснование науки, которое, рефлексивно, будет обосновывать и саму философию.

Неокантианцы имели дело с теми же вопросами и проблемами, поставленными естествознанием в конце XIX – начале XX в., которые волновали Гуссерля, Джеймса, Фреге, Рассела, Уайтхеда и других философов, пытавшихся заново продумать взаимоотношения науки и философии, исходя из нового естественнонаучного материала. На повестке дня стоял вопрос физиологии и экспериментальной психологии: как посредством опыта и его математического описания судить о возможности опыта и его математического описания. Конечно, вопрос об эмпирическом обосновании эмпирической науки задавался и раньше, еще на первых порах ее становления (он составлял предмет спора рационалистов и эмпириков), но задавался абстрактно, и лишь только во второй половине XIX в., как пишет Гуссерль, для которого этот вопрос приобретает особую важность, «среда феноменальности» превращается в научную тему: «над ней работают новые науки: психология (к которой принадлежит большая часть физиологии) и феноменология»