– Я представитель Бога на Земле, его наместник! Моими устами говорит сам Бог! С тебя этого довольно, дщерь неразумная?!

Эхо под сводами храма много раз повторило его слова. Когда последние звуки стихли, бабка Матрёна неожиданно кротко спросила:

– Какой же ты мне брат после этого?

И отец Климент не нашёл, что ей ответить. Ему уже было стыдно, что он не сумел сдержать свой гнев. Но сделанного воротить было нельзя.

– Иди с миром, сестра, – утомлённо, будто только что совершил непосильную работу, сказал он. – И прости мне, как я тебе прощаю.

Но бабка Матрёна упрямо покачала головой.

– Не прощу, – просто сказала она, не повышая голоса. – Не брат ты мне с этой минуты.

– Замолчи, сестра! – ужаснувшись, воскликнул отец Климент и даже замахал на неё руками, словно отгоняя назойливую муху. – Это не ты, это бес в тебе говорит твоими устами!

Но когда звуки его голоса затихли под сводами, бабки Матрёны уже не было в храме. Она ушла, не взглянув на него напоследок и не попрощавшись. Отец Климент безмолвно провожал её взглядом, не пытаясь удержать. Он знал, что это ему не под силу. Он защитил свою веру, но потерял сестру.

Отец Климент подошёл к иконе, на которой был изображен распятый Спаситель. Долго молча смотрел на Него. Он невольно сравнивал себя с Иисусом и думал, хватило ли бы у него решимости по собственной воле взойти на крест и претерпеть неимоверные страдания, чтобы такой ценой искупить грех сестры и заслужить её любовь. А потом вдруг понял, что эти мысли и есть тот смертный грех гордыни, в котором он только что обвинял сестру. И отец Климент начал молиться.

– Господи, научи раба Твоего, в диавольскую гордость впавшего, кротости и смирению и отжени от сердца его мрак и бремя сатанинской гордыни…

Но он и сам чувствовал, что молитву произносят только его губы, а сердце молчит…

Бабка Матрёна, опустив голову и шаркая ногами, шла, поднимая над собой клубы пыли, которая оседала на её голове, постепенно окрашивая не по возрасту чёрные волосы в тускло-пепельный цвет. Вскоре они уже казались седыми. Старуха, погруженная в свои думы, брела бесцельно, однако ноги сами привели ее к дому. Она уже протянула руку, чтобы открыть калитку, но вдруг резко повернулась и пошла по Овражной улице дальше, миновав свой дом. По всей видимости, теперь у неё уже была цель, потому что она ускорила шаг. Вскоре бабка Матрёна перешла мостик через овраг, а затем прошла полем, густо заросшем травой и полевыми цветами. На развилке она остановилась, будто решая, куда идти дальше – в сторону Усадьбы волхва или к лесу, в котором скрывалось Зачатьевское озеро. Но сомнения, если они были, быстро разрешились, и бабка Матрёна свернула на едва заметную дорожку, которая привела её к Усадьбе волхва.

Она никогда здесь не бывала, даже в молодости, когда бегала с подругами в лес за грибами-ягодами, а то и к Зачатьевскому озеру, искупаться в жаркий летний день. Они всегда обходили Усадьбу волхва стороной, страшась мрачной ограды, а еще более – зловещих слухов о её хозяине, жреце Велеса. Жители Куличков в разговорах между собой утверждали, что он говорит с животными и птицами на их языках, а при необходимости и сам оборачивается диким зверем, чаще всего медведем. Поговаривали даже о жертвоприношениях, которых от него требовал языческий бог за свою помощь. Факты сплошь да рядом подменялись выдумкой, но от этого рассказанные истории становились только правдоподобнее и убедительнее. Много позже сама бабка Матрёна, вступив в ряды коммунистической партии и став на позиции атеизма, а также вооружившись марксистко-ленинской философией, пришла к выводу, что все эти байки придумывали сами рассказчики. А те источники, на которые они ссылались в подтверждение своих слов, были такими же мифологическими, как и медведь-оборотень или кровожадный языческий бог. Но это уже не могло изменить её глубоко укоренившегося где-то в подсознании страха перед Усадьбой волхва, а также её таинственным хозяином. И когда старый волхв умер, она вздохнула с облегчением, как человек, которому, наконец, после длительного лечения, удалось избавиться от своих фобий и детских страхов.