Лариса слушала его, и глухая волна протеста против какой-то труднообъяснимой несправедливости нарастала в ней, все внутри сжималось от жалости, чувства беспомощности перед чужой бедой и …отвращения. Она только сейчас осознала, что вместе с этим бедолагой в их женском отделе устойчиво воцарился крепкий запах немытого тела и вонючего тряпья. Она оглянулась на форточку, и парень, поняв ее взгляд, виновато сказал:

– Я уж забыл, когда мылся, да и все равно одежды нет сменить. А в кино часто хожу, – тут же простодушно похвастался он, – я ведь ростом маленький, проскользну – меня и не ловят. А так хожу целый день по городу, многие ругаются, а чем я виноват? Меня как-то Галина Гавриловна встретила, она у нас в детдоме работала. Ты что, говорит, Сеня, так нигде и не пристроился? Приезжай, говорит, к нам опять, мы тебя хоть на подсобное при детдоме устроим. Я с тех пор все думаю, где-нибудь подзаработать на билет и уехать туда.

– Что ж ты на попутных совсем в другую сторону едешь? – недоверчиво спросила Лариса скорее по инерции, не ожидая даже толкового ответа. Он и ответил бестолково, по своей логике:

– Так ведь куда автобус шел, туда я и ехал, это же не поезд. Вот бы мне на поезд попасть, я бы уехал к Галине Гавриловне.

– А она тебя в самом деле ждет? Вот в собесе говорят, что тебе надо в область ехать с просьбой, да как ты поедешь, ни денег нет, ни знакомых, у кого ты остановишься? Да и не найдешь нужный дом…

– Не-е-е, найду! – с готовностью опроверг он ее. – Я уже был у них. Они меня записали и сказали «Жди». Можно ведь немного и на вокзале пожить, в большом городе даже лучше, вокзал на ночь не закрывают. Но у меня там припадок случился сильный, я семь суток без сознания пролежал в больнице. Выходили, подкормили и выписали. Я теперь боюсь туда ехать.

– Ну, хорошо, – содрогаясь от жалости и просто физически страдая от невыносимой вони, проговорила Лариса, – возьми деньги, сходи пообедай и возвращайся. А я попробую в твой детдом дозвониться. Скажи-ка мне, кто там директор?

Он толково назвал ей фамилию, даже телефон, взял деньги и убежал в столовку. Лариса, стараясь не смотреть на сотрудниц, открыла форточку, начала вызванивать номера в Нижнем Тагиле.

Вошел Дмитрий Семенович из снабженческого отдела и покрутил носом:

– Что-то девушки у вас сегодня запашок не тот, с улицы нанесло, что ли? Вы бы форточку прикрыли…

Рая прыснула и выскочила из кабинета, а Ларисе в словах коллеги послышалась насмешка, и она сухо его отбрила:

– А вам дела нет до наших запахов! Мы вот по вашей вине еще месяц посидим на сверхурочных – еще не так завоняем! Давайте, что там у вас, некогда мне ваши колкости слушать!

Он только рот открыл от такой резкости, отрывисто сказал, протягивая папку:

– Вот. Ну, это и не к спеху. Конечно, вы вправе… но я тоже сижу, конец квартала, знаете ли.

И не кончив бессвязного объяснения, вышел прочь. Валентина кинулась за ним, заговорила что-то добрым успокаивающим голосом, но Ларису от этого стыда и неловкости отвлек телефонный звонок. Из столовой вернулся Сеня. Потрогал озябшими руками красные уши и похвастался, что деньги все целые!

– Я в очередь встал, а тетенька мне говорит: «Иди сюда, дурачок, я тебе положу котлету с картошкой». Во-о-от такую гору наложила. Кассирша даже не смотрит, проходи, говорит, иди, ешь. – И, шмыгнув носом, прибавил, – меня другой раз даже машины на улице пропускают!

"Ну еще бы, – подумала про себя Лариса, – производишь ты впечатление шибче красного света!" А вслух только и спросила, отводя его руку с деньгами:

– Где же шапка твоя? Холодно ведь так-то форсить.