– Анна Васильевна! Не знаю, как и прощения у вас просить…

– Вы о чем это? Здравствуйте.

По своему обыкновению она не подала руки.

– Как, вы о чем? Я вам наобещал и книг, и журналов… И все это забылось разом.

– Я уже привыкла к этому. На русскую аккуратность полагаться все равно… все равно, что на ветер.

– Слава Богу!

– Что вы это?

– Вы браниться начинаете, следовательно, не так сердитесь. А я! Я, ей Богу, только сейчас вспомнил о своем обещании, как вас увидел. Вовсе не до того было.

– Дела?

– Да.

– Ну разумеется. У нас всегда дела.

– Меня даже не было в Милане это время. Я ездил на Ривьеру.

– Что, хорошо там?

– Да! Море…

– Ах, как бы я хотела к морю! – страстно вырвалось у нее.

– Что же вам мешает? Сели, четыре часа – и вы там.

– Да, но меня доктора не пускают. Да притом!.. – И она не закончила.

Я взглянул на нее пристально. Чахоточный румянец уже весь в точку сосредотачивался на скулах, глаза ввалились глубже. Синие круги вокруг них и рта сделались резче. Синими пятнами казались впадины у висков, бледное ухо без румянца, безжизненное как бумага; дышит она с усилием, нос заострился.

– А вы бы не обращали внимания на докторов и ехали…

– Да. Я, может быть так и сделаю. Поеду в самом деле. И скоро поеду! – с нервной веселостью заговорила она. – А знаете, вы, собственно говоря, отлично сделали, что не исполнили тогда своего обещания.

– Почему? Вы получили от другого?

– О, нет! Где получишь? Здесь не у кого взять!.. Но, знаете, я уж так замерла, перестала думать о России, почти не тянет домой… Все-таки легче. А тут явились бы книги, газеты… и вспомнилось бы. А этого теперь не нужно, не следует. Да, разумеется, не следует, – словно сама с собою говорила она, опустив глаза вниз. – Не тянет… Без книг лучше.

– Какая вы загадочная! – вырвалось у меня.

– Нет, я не загадочная… Я совсем простая даже. Только не надо. Я помню один раз у Куццани здесь русский зимний вид встретила. Поле, засыпанное снегом, и избу, похожую на сугроб, под безлистной березой. Чуть не уехала в тот же день.

– Да кто ж вам мешает? – вырвалось у меня.

– Не следует, не надо. И я тоже! Заговорилась с вами и разбередила опять. Прощайте.

– Постойте. Теперь я уж исполню свое обещание. Вы все там живете?

– Нет, нет! Я уже переехала, – как-то испуганно заговорила она. – Я здесь, я теперь здесь… в Милане. Прощайте, прощайте, пожалуйста… – И, не оглядываясь, она торопливо пошла вперед. Только в конце галереи, чтобы передохнуть, остановилась не секунду, переложила ноты из одной руки в другую и исчезла.

«Странная», – только и мог заключить я.

Но случай, как нарочно, пришел на помощь. Не успел я отойти на несколько шагов, как мне навстречу попался один из жидков, поющих в Италии. Бердичевский уроженец, здесь он выдавал себя за черноморского казака.

– Son oil cosacco del Mare-Negro! – объяснился он на своем итальянском языке.

– Давно ли вы за нашево знакомава ухаживаете? – обратился бесцеремонно ко мне этот «будущий Девойд» (все они ведь будущие!), очевидно, заметив меня с Кропотовой.

– За какой знакомой? – не понял я.

– Ну за этово самово дама? Она моя знакомова. Она сиби живет, знаете, ув один меблированнаго квартир, где и мы, русскаво артисты, живом.

– Где же это? – заинтересовался я.

– Где? Сейчас тут, Via Solferino, двадцать пять.

– Кто же там еще из русских?

– Этот булван Соков.

– Я знаком с Соковым; чем же он болван, он, напротив, очень талантливый и хороший человек.

– Пождравляю вас… Какова у него голос?

– Тенор, насколько я знаю.

– Тенор? А где у него «ля», – и он выставил кривую ногу вперед и, отбросив корпус назад, протянул перед собой корявую лапу. – «Соль-ля-си»… Вот «ля» настоящего. Надо чтоб жвук с нижний бруха сшел… Знаете, с кишков.