Прошло два месяца, прежде чем я почувствовала себя достаточно сильной для переезда.

Мои вещи были уже собраны, а я в этот миг сидела у зеркала и смотрела на свое отражение. На меня глядела уже другая Софья. Я успела слегка поправиться, но взгляд был потухший, не было того жизнерадостного блеска; кожа стала бледной с желтоватым оттенком. В дверь моей комнаты постучались.

– Входите! – громко произнесла я и в комнату вошла Маша. Она тихо прикрыла за собой дверь, и, как бы в нерешительности потоптавшись на месте, медленно подошла ко мне. У меня не было ни малейшего желания с ней разговаривать, но факт ее появления здесь меня удивил, ведь она все это время старалась не оставаться со мной наедине. Голова Марии была опущена, она избегала смотреть мне в глаза, плечи ее были опущены.

– Софья, прежде чем ты уедешь, я хочу кое-что сказать… – проговорила она, не отрывая глаз от пола.

– Нам уже не о чем говорить. – Холодно бросила я, удивляясь, что во мне не вскипает ненависть. Я устала от всего, от жизни. И тут Маша меня совершенно обескуражила.

Она упала передо мной на колени и заголосила:

– Прости меня! Клянусь Господом Богом, я не хотела этого делать! Мой рассудок, словно сам Дьявол помутнил. Софья, я сгорю в аду, если ты меня не простишь! Я погубила жизнь ребенка!

Я совершенно ясно понимала, что это искреннее раскаяние. А еще унижение для нее.

– Поднимись, Маша. – монотонно пробормотала я, отводя взгляд в сторону.

– Ты меня простишь? – она впервые подняла на меня свои глаза, покрасневшие от слез.

– Нет. – Отрезала я. – Никогда. Но я не хочу расстраивать родителей. Не волнуйся, они ничего не узнают. Я сказала, что оступилась на лестнице. – Я поднялась и, собрав юбки своего черного платья, вышла из комнаты.

Мой отъезд, всполошил всех обитателей поместья. Они по очереди целовали меня и уговаривали остаться еще чуть-чуть или приехать потом еще. Потом. Я так и пообещала. Но обещание в будущем все же не сдержала.

Возвращение в Петербург, в свой собственный дом было приятным. Особенно после длительного и утомительного переезда. За состояние дома я не волновалась, так как, все дела оставила на своего верного камердинера Бориса. Мой небольшой экипаж встретили слуги, что называется «с хлебом-солью». Повсюду была оживленная возня.

Едва я переступила порог дома, Борис сразу же мне помог снять шелковую накидку и принес холодной воды, за что я была ему весьма благодарна. По ходу моих переодеваний мне сообщили, что ее величество императрица присылала два приглашения во дворец, где выражала крайнюю озабоченность тем, что я совсем не появляюсь там. «Более чем за полгода два приглашения! Не больно-тоони обо мне думают!» – усмехнулась тогда я, перебирая сидя возле камина, два красивых свитка бумаги. Естественно, я их тотчас же сожгла. Глядя на потрескивающие в камине дрова, я решила для себя – нужно начинать жизнь сначала, с чистого листа. Осталось доносить траур по Ивану последние два месяца. Снять это проклятое черное платье.

Так, гладя на плавно полыхающее пламя в камине и размышляя над своим будущим, я уснула. А утро следующего дня принесло ко мне гостя. То был Степан Лисицын, мой старый друг. Я сидела в саду и, попивая свой утренний чай, любовалась дивными фруктами, что произрастали на деревьях, как вдруг, мой покой нарушил своим внезапным появлением Степан.

– Но, мой Бог! Голубушка, почему же вы не предупредили меня, что приехали?! – он проговорил эту фразу скороговоркой, а поскольку в саду была тишина, я даже вздрогнула от неожиданности

– Степан, вы!

– О, душа моя, я не хотел вас напугать! Но, признаться, я зол на вас. – Он бесшумно подошел ко мне и легонько поцеловал кончики моих пальцев.