– Юля Началова?

– Ага, вот она, так у неё говорят всё вообще с мизинца началось, отрезали, глядишь бы ещё пожила… А так сепсис и кранты…

– Ну вот, а потом заведующая мне и говорит, мол больше я его здесь держать не могу. Во-первых, запах. Но запах что, люди ко всему привыкают. Во-вторых, палата общая, других коек нет, у неё там пациенты после операции, а тут гнойная гангрена, это же бациллы, зараза, не имею права его дальше держать. Ну и выпроводили нас восвояси, больше ничего слушать не захотели, дали с собой таблеток обезболивающих сильных с наркотиками, «Лирика», кажется называется. Да я успела-то дать ему всего три таблетки. Она, заведующая, кстати, сказала, что наркоманы их как раз и пьют, только по нескольку штук сразу.

Ну и пролежал он ровно день, дала я ему эти три таблетки и захожу под вечер, часов в 6, а он не реагирует на меня. Я ему: «Андрей, Андрей!», а он – нуль эмоций. Я давай по щекам хлестать, водой поливать – никакого эффекта. Ну вызвала сразу скорую, те приехали, померили давление – 60 на 40. Они что-то проверили ещё, кардиограмму сняли, говорят – он в коме, но стабилен…

– Да-да, помню, когда баба Маня помирала, ей тоже скорую вызвали, она ещё ехала шесть часов. Приехали, давление померили, вкололи глюкозу и уехали. Так всё это, для вида.

– Нет, эти говорят нам: «Давайте, мы его забираем, там уже никакого согласия не требуется, ногу режем и реанимируем, он стабилен, может выживет». Но я вспомнила слова заведующей про последнюю волю и написала отказ. Он пролежал целые сутки в коме, а было ровно тридцать первое декабря… И потом ровно пол шестого скорая сама приезжает, мы её даже не вызывали, видимо проверять положено. Опять пульс померили, давление, опять нам предлагают забрать, ногу отрезать и реанимировать, я второй отказ им написала. И как они уехали, полчаса прошло, я захожу в его комнату… а он… не дышит.

Тётя Галя зарыдала, а когда отошла повернулась к Сашкиному отцу и сказала:

– Толя, ты может поменяешь мне лампочки, вон те, встроенные в подвесной потолок, а то у меня нет теперь никого, а мои сам знаешь – один профессор, второй спортсмен, для них лампочки поменять матери – как в космос слетать. А я тут мастера вызывала, так он за три тысячи что-то сделал, они погорели-погорели, да и опять потухли. Представляешь, за целых три тысячи, а они потухли…

Сашкин батя оделся и побежал в магазин, за лампочками…

Начали собраться люди на похороны. Сначала приехали сын покойного с внуком. Как положено, все в чёрном. Сын, Дмитрий, кандидат наук, завкафедрой в Универе, «дядя Дима», как мы его называли. С заметным животиком, среднего роста, приземистый, чернявый, толи в отца, толи в деда, с большой лысиной, вокруг которой клубилась чёрная растительность и в огромных квадратных очках. Одет он был в серый костюм, тёмную куртку, а на спине болталась неизменная сумка-планшет, с эмблемой какого-то семинара. В общем и целом, Дима внешне представлял собой классического научного деятеля или преподавателя, ровно так, каким его рисует воображение каждого из нас. Внук, Борис, напротив в отличии от отца, был высокого роста, симпатичный, стройный, одет в коротенькое франтовское пальтишко, модные короткие джинсы. В его лице прослеживалась явно смесь генов и кровей, делавших его необычным и наверняка привлекательным для женского пола. Они поздоровались с гостями, матерью, начали заниматься подготовкой и обсуждать хозяйственные вопросы. Дима деловито что-то организовывал, ему периодически кто-то звонил. Борис поначалу общался свободно, но потом замолчал, замкнулся в себе.