Мне же со сном в этот день определенно не везло: хотя на даче в любую погоду невероятно здорово спится, в голову постоянно лезли тревожные мысли. Я строила предположения о том, что за загадочная личность этот «черный мотоциклист», и за что он взорвал две депутатские машины.

Особенно меня удивляло невероятное мастерство террориста: «точечным ударам» по депутатам мог бы позавидовать любой «аль-каидовец». Ведь ни один охранник при взрывах не был убит, лишь несколько человек оказались ранены. Сегодня на шоссе погибли только два человека – и оба депутаты. Такое никак не хотело укладываться в моей голове.

Дом уже весь погрузился в сон. Собаки откровенно храпели, им вторила Маргоша. Слушая беспрестанное тиканье сразу нескольких «ходиков» и будильников, которыми был заставлен весь дом, я постепенно тоже начала задремывать. Временами мне даже казалось, что я нахожусь в поезде: «тик-так», «тик-«так», «тик-тик», «тук-тук», «тики-тики», «таки-таки», «ть-ть-ть»…

Но, как только сон стал наконец-то одолевать меня, глаза закрылись сами собой, а по коже прокатились приятные мурашки – предвестники крепкого сна, как я услышала совсем рядом возню и недовольное порыкивание: стервозный эрдельтерьер по кличке Граф (он же Графула, Модест и Гранфло) решил, что уже выспался и ему пора немного размяться на лужайке перед домом. Поэтому он сильно начал трясти ушами, а когда понял, что его метод побудки не срабатывает, то несколько раз нервно и довольно звонко пролаял, не слезая при этом с кресла.

Я спешно соскочила с кровати и, чтобы «стервоточец» (как его зовет папа) не успел перебудить весь дом, показала Графуле кулак, нацепила на него ошейник и вновь вышла с ним на улицу. Когда же Графула (он же Гыня, он же Гуго Обернштейн, он же Гога, он же Бонфинь), стремительно и филигранно оросив любимую мамину экзотическую пятнистую тигридию, понял, что я собираюсь вернуться домой, он встал у крыльца, словно бычок-трехлеток, низко опустив голову и широко расставив передние лапы. Всем своим видом Графин показывал мне, что лично он домой идти не собирается, несмотря на палящий зной.

Поняв, что придется принимать контрмеры, я взяла ножницы, которыми крестьяне стригут овец, и стала подстригать густую шерсть эрделя. Гыня, поняв, что «доигрался», заметно приуныл и уже минут через пятнадцать стал тяжело дышать и тянуть меня в дом. Решив, что достригу его вечером, я смилостивилась, и мы вернулись в прохладную деревянную избу, еще не успевшую забрать все тепло из жаркого воздуха.

На всякий случай показав еще раз кулак Гыне, я снова возлегла на кровать, но сон окончательно покинул меня. Между тем в голове опять стали крутиться мысли, как в передаче «Что? Где? Когда». А перед глазами вновь и вновь представало Минское шоссе и страшные взрывы на нем…

Вечером, когда я, перевыполнив норму всех хозяйственных дел за день, сидела на крылечке и любовалась вечерним солнцем, ко мне присоединились Маргоша и Граф.

В Коршуново закат особенный – в Москве такого никогда не увидишь – то ли смог, то ли местность другая… Пестрота и затейливость солнечной палитры вызвала бы зависть у любого художника.

Словно волшебный персидский ковер, величественное небо каждый вечер постоянно меняет свои краски и оживает: по нему в торжественном параде проплывают замысловатые сказочные фигуры – крокодилы, рыбы, птицы, драконы, собаки, люди…

Словами невозможно передать тот необъяснимый восторг, каждый раз охватывающий меня в последние минуты заката светила. Мне хочется кричать, чтобы все люди Земли в эти часы услышали бы меня и прибыли бы в Коршуново на спектакль-шоу "Заход солнца». Тогда они, возможно, стали бы хоть немного добрее, чище помыслами, а некоторые, может быть, даже задумались бы над некоторыми своими неблаговидными поступками…