Одновременно Володя преподавал во ВГИКе. Есть отчёт о летней практике. Но канцелярская работа его тяготила. Он был свободным художником, богемой. Я его чаще видела в тулупе, уезжающим в Абрамцево, в Ашукинскую, даже сама ездила с ним на пленер. Он писал, а я вдоль железной дороги собирала малину. Сейчас – это города–спутники Москвы. Несколько раз он уезжал на Байкал, на Кавказ. В домашний диван складывались сотни этюдов, а продавались только те картины, которые писались по заказу сначала Товарищества, потом – Союза. Художником он был эмоциональным, экспрессивным. У него развито было чувство света и воздуха. Участвовал в первой выставке молодых художников в 1952 году. Представлял свою дипломную работу 1949 года «Юконский ворон» по книге Сергея Маркова об основателе Русско-Американской компании Григории Шелихове (остров Шелихова, мыс Шелихова на Аляске).

Участвовал в оформлении павильона «Геология» на ВДНХ. Картины были размером 4,0х1,6 метра.

Эскиз «Геологическая разведка» я продала в 2000 году через Выставочный зал на Кузнецком мосту. Выставляла часть эскизов на улице Горького, дом 48 в зале Товарищество советских художников. Мастерской не давали. Когда я подросла и мне уже нужна была отдельная комната, он стал снимать мастерскую с другом, Виктором Чуловичем, на двоих. Инвалид войны – никаких льгот. Это только потом о них стали вспоминать. Да и портретов вождей не писал, одни пейзажи. Был на базе художников в городе Тарусе. Отсюда циклы «Об Оке». Был в «Горячем ключе» отсюда цикл «Кавказ». На Байкале – цикл «Байкал». Один раз мы в 1951 году отдыхали с семьёй на Украине, в окрестностях городка Кролевец Сумской области, отсюда – «Украинский цикл», от которого осталась только одна картина ню – я в 14 лет.

После его смерти мы забрали все эскизы и готовые картины на холстах из его мастерской домой. Спрятали их в диван и огромную коробку от «Malboro» на шкаф в коридоре. И тогда я увидела и «Дьяковскую церковь», и «Бухту Соболью», и «Остров Ольхон», и «Последний снег», и «После дождя», и «Старую мельницу», и «Украинские мазанки», и «Гору Железную», и «Владимирский источник», и «Солнечный Железноводск», и «Камни Байкала», и «Подмосковную реку Ворю», и «На Яхроме», и «Саввино-Сторожевский монастырь», и миниатюры «Четыре времени года», и «Стог сена в розовом закате», и «Две сирени», и «Букет пионов в вазе» (производства ЛФЗ, подаренной ему Товариществом), и многочисленные байкальские этюды. Вода белая, синяя, фиолетовая, зелёная спокойная, штормовая. И так, более 200 картин и этюдов, подписанные и не подписанные. Добиться выставки его работ я, девочка, не смогла, хотя писала даже Н.Хрущёву.

Хоронили дядю Володю на Донском кладбище, в ячейке, но сначала его кремировали. И вот я, девочка, поддерживала маму и вынуждена была посмотреть в окошечко, где пылала печь. Впечатление на всю жизнь. Поэтому на похороны стараюсь не ходить, кроме похорон мамы и Ириного мужа, Димы.

Читаю про похороны Маяковского у Алисы Ганеевой «Л.Ю.Б.»: «Крематорий во дворе Донского кладбища недавно (в 1930 году) открыли в церкви. Этот крематорий был символом новой пролетарской культуры, Кафедрой Безбожия. В подвале, где располагались печи, можно было было в специальное отверстие наблюдать за сгорающим трупом. От жара и движения тёплого воздуха тело Маяковского стало приподниматься. Мама (Маяковского) в ужасе запричитала: «Он живой, он живой!» (из воспоминаний сестры Маяковского, Людмилы)».

Как вы думаете, что кричала я?

ПИСЬМО Н.ХРУЩЁВУ

Уважаемый Никита Сергеевич! Здравствуйте. Очень прошу простить меня за то, что в такие горячие дни для нашей Родины и для всего Мира я обращаюсь к Вам с личной и на первый взгляд неважной просьбой. 20 августа этого (1960 г.) года ушёл из жизни мой отчим Этингер Владимир Гаврилович, боец, защитник Сталинграда, имеющий 5 наград, член партии с 1942 года, художник, член МОСХа. Итог жизни был очень неожидан для членов семьи (меня и мамы) и для товарищей. Как установило следствие, причиной самоубийства было психическое расстройство нервной системы на почве алкоголизма. Пить он начал давно, и, когда это принимало серьёзные формы, мама обращалась в партком, чтобы на него как-то подействовали. Вместо того, чтобы действовать вместе с мамой, они создавали мнение о маме: жалуется, значит плохая. С ним либеральничали, жалели и упустили тот момент, когда ещё можно было что-то сделать. А потом пьянство перешло в алкоголизм. Мама собственными усилиями несколько раз устраивала его в больницу, и вот как раз в июле он лежал в больнице на улице Радио и, как всем казалось, поправился. Мы с мамой не знали, что это серьёзная психическая болезнь и ругались с ним как с пьяницей. Когда он пил, дома было не всё в порядке, у нас были скандалы (да это и естественно, что мы не могли мириться). Об этих скандалах кое кто знал, и его товарищи обвиняли маму. Вышел он из больницы 29 июля, приступил к работе.