Я цепенел от восторга, уставившись на Мавзолей, на котором скромно светились самые прекрасные в мире имена: ЛЕНИН, СТАЛИН. А через какие-нибудь пять-шесть часов, продвигаясь в очереди по незарастающей народной тропе, я узрел и самих вечно живых. Они были розовые в животворящем свете, и у меня до сих пор стоит в глазах глубокая оспинка на все-таки бледной, хоть и розовой сталинской щеке. Я уже знал, что Сталин совершал ошибки, расстреливал настоящих коммунистов (что и правильно делал, понял я еще очень нескоро), но… «Кумир поверженный – всё бог».

Я попытался заглянуть еще и в ворота сказочной Спасской башни, однако часовой вежливо произнес: «Сюда нельзя» – и даже не подсказал мне нужное направление коленкой!.. Что значит Москва! И тут кто-то быстро проговорил: «Никитасергеевичхрущев», и действительно – в черном автомобиле, откинувшись на сиденье, у меня перед носом промчался самый настоящий лысый Хрущев.

Хрущев не был божеством, про него я слышал только анекдоты типа как комбайнер-стахановец вместо ордена просит у Хрущева разрешения сходить с ним в баню: хочу посмотреть, долго вы еще нас драть будете. Тем не менее божество не божество, а все равно вершина мира.

Но… напротив храма власти размещался храм торговли – ГУМ (для меня это звучало как бум-м). И самые продвинутые из наших орлов двинули туда пошукать у спекулей джазуху. И купили за бешеные деньги на гибкой рентгеновской пленке до ужаса развратную песню: «Ты сама под ласкою снимешь шелк фаты» – все были уверены, что фата это, пардон, трусы. А самая законная джазуха для отвода глаз пряталась под невинной красной наклейкой песни о Москве.

Но когда в школьном спортзале, где мы располагались на кирзовых матах, кто-то каким-то чудом раздобыл патефон, то из его гнусавых недр вместо джазухи вырвался ликующий голос все того же Бунчикова: «Дорогая моя столица, золотая моя Москва!» Братва, сунув за голенища финари, ринулась обратно к ГУМу – гостеприимных москвичей, разумеется, след простыл. Но справедливость восторжествовала! Хмырь-обманщик назавтра же встретился нашим хлопцам в метро: прибарахлившийся, он ехал в ресторан – роскошное и порочное капище, о котором нам приходилось лишь слышать. Несмотря на присутствие двух своих дружков, он только глянул на наши челки и фиксы – и вынул из брючного пистончика ювелирно сложенную пятидесятирублевку.

Победа осталась за нами, но московская греза сильно поблекла. И когда я заканчивал свои два класса за год, московскую сказку уже полностью смыла сказка ленинградская: москвичи – алчные и наглые, а ленинградцы – вежливые и бескорыстные. И несравненно более культурные.

Теперь-то я понимаю, до какой степени все подобные сказки замешены на зависти: побежденные всегда уверяют, что проиграли они исключительно из-за своего благородства и подлости соперников, да и вся наша, еще раз пардон, духовная деятельность тщится хотя бы в мире фантазий взять реванш за наше бессилие в реальности. Ну так и что? Низкое происхождение не мешает достигать самых возвышенных вершин. Ибо находятся простаки, которые принимают эти сказки всерьез. И сами становятся достойными этих сказок.

Как отчасти даже я сам.

А без веры в сказки все сделаются мелкими шкурниками.

Правда, и великие злодеи исчезнут.

Ленинградская сказка продолжилась тем, что в общаге на Васильевском острове меня поселили с аспирантами. Правда, еще только собиравшимися поступать в аспирантуру (видно, пролетели бедолаги, потому что я больше их не видел). Один был таджик по имени Шоди, другой еврей по имени Лева. Шоди был похож на Тосиро Мифунэ, а Лева на своего тезку Ландау. Поскольку мой папа был единственным евреем на территории, равной трем Франциям и двадцати Бельгиям, я и не подозревал, что это сходство национальное, думал, что так проявляет себя интеллигентность, ибо в кино интеллигентов частенько играли евреи. Шоди наконец дал мне ответ на давно волновавший меня вопрос: каким образом ханам удавалось обслужить сто или сколько там жен. Оказалось, ханы ежедневно съедали целую пиалу костного мозга. Лева же привел меня в восторг сенсационной новостью: синус вовсе не отношение противолежащего катета к гипотенузе, а ряд! Бесконечный многочлен!!