– Лезь, давай, дурочка о така! Еще я перед о теми гомнюками не отчитывался…
Так Олька в свои шесть лет совершила кражу частного, точнее соседского имущества.
Наутро отец повесил новое объявление и приколотил его гораздо выше предыдущего:
– О-от. Пускай теперь попробуить допрыгнуть о то или дотягнуться о та стара карга…
Баба Ариша, и на самом деле, больше объявление не срывала. Она, наоборот, сама явилась на переговоры с белым флагом. Правда, пришла она в отсутствие сына, и из их разговора с мамой выяснилась основная причина протеста бабы Ариши касательно переезда семьи её непутёвого Гаврыло:
– Це, ма будь, Катя, опьять вьижжяетэ, чи як? – не без сарказма начала она с порога.
– Здрасьте, мама. А то вы не знаете? Хто ж тада объявление сдирал? Или вы так хотите, шоб ваших же внуков и попривалило тут заживо?
– Та хто ж це такый вумный о цю вашу халупу купэ, га?! И на яки ж таки гроши вы поидытэ? И дэ ж вас, о таких вумных, хто ждэ, га?
– Купят. То ли больше нету, кроме нас, таких «умных»? И на дорогу хватит, и на контейнер. А на хату там – на юге… Гаврил сказал, шо там займем у кого-нибудь. Из земляков. Там, поди, осталися хто-нибудь из Муйнацких или с моих – Шемонаихинских. А тут мы – или подохнем с голода, та холода, или попривалит всех к черту. Вон – всё валицца… Еще одну зиму, мама, эта хата не выдюжит.
– Тю-ю, ей про Ивана, а вона про болвана! Катя, Катя… Я еи кажу, що кому вы там, о таки вумни, у том… як його… у том Калыныни будэтэ нужны, га? Тильки и знаетэ, що туды-сюды мотатыся! Бо ваша дурна голова вам жеш самим о то и нэ якого покоя тай нэ дае! Та вьижжяйтэ – хочь до края белага свету! Бо мэни до цёго нэ якого дила нэмае…
– А зачем тада объявление содрали, если вам дела нема?
– Та ты хиба нэ зразумиишь, шо вин тильки вьидэ, а мэнэ тут по мылыциям затаскають, як и у той раз було? Чи ты сама вже спъятыла?
– Не поняла: за шо это вас затаскают то?
– Та за то, шо вин, гомнюк о такый, усю жисть от элимэнтив ховаиться! Ще вона мэни каже: «За що?»
– Да эти чертовы алименты у него шо там, шо здесь каждый месяц выщитывают, вон, ползарплаты. Всю жисть впроголодь живем из-за его алиментов…
– А шо ж ты тада ухватылася за нёго, та приихала сюды за ным, га?! О то ж. Еи и нэма що казати…
– Та дура была, вот и поехала! А куда теперь с этими… денисся? – развела руками мама.
– А я ж тоби ще тоди казала – дилай аборт, колы ты ще Толькою ходыла! Так ты ж мэнэ нэ послухала. Тоди ж можно було ций аборт, поки я у той… у болныци робыла.-понизив голос, сказала бабушка.
– Хм, та хто б тада разрешил снохе санитарки туберкулезной больницы делать тот чертов аборт? Вы че такое говорите, га, мама?! А за подпольный – в тюрьму бы упекли.
– Тю, дурочка. Я хочь и санитаркою була, а добалакалася бы. Та ныхто мэнэ бо и нэ посадыв бы никуды…
– Канешна, посадили бы меня, а не вас… Та щас то мне не страшно – научили теперь добрые люди…
– Чому навчилы?
– Чтобы больше не брюхатить.
– Як це так?
– Та вам-то зачем, када с вас песок уже сыпитца?..
– Дывысь, щоб так не «навчилы», щоб я з твоими бастрюками осталася… Хто тэбэ навчил?
– Да, вон, Айша, шо через забор. Она же медсестра. Приходила же им прививки всем четверым делать от кори, от скарлатины, та от оспы…
– И шо?
– Та увидала, как мы «хорошо» живем… А если еще и пятый появитца?.. Ну и научила…
– Та як жешь о то?..
– «Як, як?» Не бойтесь, от этого не здохну. Бинтик – на пальчик, и макнуть его, как она сказала: «в кислую среду».
– Як це макнуть? У яку-яку сэрэду?
– Да не в среду, а каплю уксуса разведу водой и – всё… Слава Богу, пошти три года, как уже горя не знаю… Хватит с меня и этих четверых по самое горло.