Самым ярким и счастливым воспоминанием из Олькиного детства в Атбасаре был день, когда отцу довелось возить по целине корреспондента из республиканской газеты, дядю Валеру. Сначала отец заехал домой в надежде перекусить и, конечно же, угостить представителя СМИ, но ни мамы, ни крошки хлеба в доме не оказалось. Разгневанному главе семейства ничего не оставалось, как выругаться и, остервенело хлопнув дверцей своего «ГАЗика», вместе с гостем покинуть дом. Дети тут же отчаянно заголосили в четыре глотки, искренне полагая, что отец, а тем более, такой красивый и опрятно одетый гость, больше никогда сюда не придут. Рев в избе стоял до самого их возвращения, да не с пустыми руками, а с мороженым в вафельном стаканчике и сногсшибательными подарками: Аньке дядя Валера самолично вручил настоящую куклу, Тольке – бежевый войлочный мячик, Олька получила крохотного, едва помещавшегося на ее ладошке, пластмассового беленького зайчика, а годовалому Павлику досталась плитка гематогена в красивой обёртке с нарисованным на ней медведем. Пока отец чистил селедку и отваривал картошку, дети в знак благодарности рассказали дяде Валере все стихи, которые только знали. Дядя Валера тогда их всех за это похвалил, а Тольке выразил особое восхищение за то, что тот почти мгновенно отгадал загадку про «А» и «Б», которые сидели на трубе.

В тот день их счастью, казалось, не было предела: ведь у них никогда еще не было игрушек – они и не подозревали, что детям, вообще-то, такое полагается, ибо в их семье не было принято позволять себе столь непозволительную роскошь. Потому-то Ольке и в голову не пришло, что пластмассовый зайчик с трогательными глазками-бусинками – игрушка, а не живое существо.

Увы, радость этого дивного, несказанно-негаданного события была омрачена уже на следующее утро.

Разбудил Ольку доносившийся из-за перегородки голос мамы:

– …Та я ж говорю вам, шо сожгла их тока шо у печке! Эх, как они потрескивали – тока «тр-ресь, тр-ресь»! Особенно кукла! Она ж вся опилками была понабита! – явно насмехаясь, говорила она.

Не обнаружив зайчика в постели, Олька, было, спохватилась, но какое-то мгновение еще надеялась, что мама просто шутит со старшими, и, робко подойдя к ней, подняв огромные страдающие глаза, спросила:

– Мам… А-а-а… мой зайчик где, м-м?

– А ну, мотай отсюдава! Не путайся ты-то хоть тут под ногами! – вскрикнула мама, оттолкнув младшую и, надевая фуфайку, с ухмылкой торжествующего инквизитора добавила. – И зайчик твой тока и запищал!

Слезы слепили ей глаза, сердце разрывалось от горя, прежде ей неведомого – ведь у нее никогда еще не бывало ничего своего, о чем стоило бы горевать:

– Ему же… Да ему же… больно.. было, ма… – и, не в силах более сдерживаться, Олька расплакалась, щедро орошая бархатистую поверхность своих щек.

– А мне, думаешь, не больно было, када… када ваш жеш любименький ба-атя полночи меня шпынял за вас же паразитов?! Вы-то спа-али, а меня пошти всю ноченьку мутузил! Почему вчера воды не натаскали в бак, га?! Дома ни капли воды, а им – этой дурнатой – игрушками им играть понадобилося… А я за их, паразитов, стока тумаков понаполучала!..

Когда они подняли жуткий рев сначала в три голоса, затем за компанию присоединился и Павлик, нервы разгневанной мамы сдали окончательно:

– Та шоб вы все повыздыхали!! – отчаянно вскрикнула она, и, с силой хлопнув дверью, ушла на работу.

Ольку трясло и колотило крупной дрожью, боль казалась невыносимой, а перед глазами только и знали – мелькали полыхающие в печке ни в чем не повинные, зовущие на помощь игрушки… И Анькина кукла… И Толькин мячик… И ее зайчик… И она содрогалась, вспоминая распухшее, такое жалкое и одновременно хищное лицо мамы с почти что черным синяком под глазом…