Он, в свою очередь, старался понять ее лучше, чем понимал прежде. До сих пор он считал каким-то дамским капризом, что она предпочитала свой Бургос его столице, Толедо. Только теперь он понял, до чего глубоко укоренилась такая привязанность в натуре Леонор. Ведь детство ее прошло при дворах отца и матери – Генриха Английского и Эллинор Аквитанской[67], где очень заботились о высокой образованности, об учтивых манерах. Немудрено, что ей трудно было освоиться в его далеком Толедо. Бургос лежал на пути у пилигримов, направлявшихся в Сантьяго-де-Компостела, и отсюда легче было поддерживать сношения с утонченными христианскими дворами. В гостях у доньи Леонор нередко бывали рыцари и придворные поэты ее отца и сводной сестры – принцессы Марии де Труа[68], самой прославленной из всех дам христианского мира.

Глазам дона Альфонсо, умудренным разлукой, по-новому представился и сам облик Бургоса. Ему стала внятна суровая, сосредоточенная красота древнего города, который скинул с себя все мавританские прикрасы и гордо высился к небу, величественный, чинный, суховатый, христианский. Ну и глупец же он, если хоть на мгновение мог устыдиться своего благородного рыцарского Бургоса из-за пустого слова, брошенного глупой девчонкой.

Его брала досада, что он распорядился отстроить Галиану во всей ее прежней мусульманской роскоши. Он ничего не сказал о том донье Леонор. Сначала ему казалось, что, восстановив прекрасный дворец, в летний зной так и манивший прохладой, он сможет уговорить королеву почаще бывать в Толедо, каждое лето проводить там по нескольку недель. Но теперь он понимал – Галиана ей не понравится. Леонор присуще чувство меры, ей по нраву сдержанность, серьезность, ясные очертания. Изнеженная роскошь, замысловатость, игра орнаментов и переливов – все это не для нее.

Все эти недели он как мог угождал донье Леонор. Она ведь была на сносях, а значит, не могла участвовать в верховых прогулках и выездах на охоту, поэтому он тоже отказался от таких развлечений и почти все время проводил в замке. Больше внимания, чем обычно, он теперь уделял своим детям, особенно инфанте Беренгарии. Это была сильно вытянувшаяся девочка-подросток, некрасивая, но со смелостью на лице. От матери она унаследовала любопытство, интерес к миру и людям, как, впрочем, и ее честолюбие. Инфанта много читала и училась. Очевидно, ее радовало, что отец стал к ней более внимателен, но, несмотря на то, она оставалась молчаливой и замкнутой. Альфонсо так и не удалось сдружиться с дочерью.

Донья Леонор уже примирилась с мыслью, что ей не удастся родить наследника. Не так уж и плохо, как-то раз с улыбкой заметила она, если и в четвертый раз на свет явится девочка. Тогда будущий супруг Беренгарии будет иметь самые твердые виды на корону Кастилии, а следовательно, будет вести себя как честный союзник их королевства. Она не расставалась с надеждой склонить дона Педро к полюбовному союзу и намеревалась сразу же после родов снова отправиться в Сарагосу и заняться сватовством. Кстати, участники Третьего крестового похода что-то не спешат, христианская армия продвигается на Восток крайне медленно, они еще в Сицилии. И если вскоре будет достигнуто примирение с Арагоном, вполне возможно, что Альфонсо успеет принять участие в священной войне.

А пока донья Леонор придумывала для него всякие занятия, чтобы скучное время ожидания тянулось не так медленно.

Стоило поразмыслить хотя бы о рыцарском ордене Калатравы. Это было лучшее войско во всей Кастилии, однако оно подчинялось королю лишь на время войны, в мирное время Великий магистр пользовался полной независимостью. Сейчас, когда идет священная война, у дона Альфонсо есть веские причины настаивать на изменении заведенного порядка. Донья Леонор предложила, чтобы король съездил в Калатраву, пожертвовал ордену деньги на постройку новых укреплений, как и на вооружение рыцарей, а заодно попробовал сговориться о пересмотре устава ордена с Великим магистром, доном Нуньо Пересом; тот, хоть и был монахом, имел отличные познания в военном деле.