Однажды Ракель рассказала ему о смущении, в какое пришла она при виде идолов в церкви Святого Мартина. Он выслушал ее внимательно. Постоял в нерешительности. Затем, с лукавым и таинственным видом, достал какую-то книжку и показал ей. В этой книжице – он называл ее записной книжкой – были рисунки, образы людей. Порой в них проглядывала злая насмешка, лица людей иногда превращались в самые настоящие звериные морды. Донья Ракель была изумлена, перепугана, заинтересована. Неслыханное святотатство! Этот дон Беньямин дерзнул не только в общих чертах воссоздать человеческие фигуры наподобие тех языческих кумиров, которых донья Ракель видела в церкви, – нет, он осмелился на большее, он создавал вполне определенных, узнаваемых людей. Он, верно, решил сравняться с Богом – его дерзновенная воля изменяла черты людей, уродовала их души. Да как же земля не разверзнется, не поглотит святотатца? А сама она, Ракель, – разве она не участвует в нечестивом деянии, разглядывая эти рисунки? И все-таки она ничего не могла с собой поделать, она продолжала листать книжицу. На этой вот странице изображен зверек, кажется лисица, однако нет, не лисица, ведь с хитрой мордочки на нее поглядывали благостные глаза дона Эфраима. И тут Ракель, несмотря на терзавшие ее сомнения и страхи, не могла не расхохотаться.

Но ближе всего казался ей Беньямин, когда он начинал рассказывать удивительные истории, приключившиеся с великими иудейскими мужами, некогда жившими в Толедо.

Взять хотя бы историю рабби Ханана бен Рабуа. Он придумал удивительные водяные часы. Две чаши фонтанов, две цистерны, устроенные с таким расчетом, чтобы одна чаша медленно наполнялась водой, по мере того как луна прибывала, другая же опустошалась, а когда луна шла на убыль, все происходило наоборот, и по этим часам сразу было видно, какой сейчас день месяца и даже час дня. Завистливые соперники обвинили рабби Ханана в колдовстве. «Знания всегда внушают подозрение», – с видом умудренного годами старца заметил дон Беньямин. И алькальд заточил рабби Ханана в темницу. Между тем цистерны перестали наполняться водой, как положено. Тогда подумали, что рабби, до того как его заключили под стражу, намеренно повредил часы, над которыми сам же трудился трижды семь лет. Его пытались принудить починить часы, но он только испортил их вконец. И тогда его сожгли на костре.

– Башня, в которую его заточили, сохранилась по сей день, – заключил дон Беньямин. – И те цистерны тоже еще можно увидеть в Уэрте-дель-Рей, в давно заброшенном дворце Галиана.

Вечером Ракель пересказала кормилице Саад историю несчастного изобретателя, рабби Ханана, которого злые люди подвергли таким мучениям в награду за все его искусство и науку. Она в ярких красках поведала кормилице о водяных часах, о темнице, о сожжении рабби. А кормилица Саад на это ответила:

– Какие злые люди здесь, в Толедо! Куда бы как лучше нам, Рехия, ягненочек ты мой, вернуться назад в Севилью, да хранит ее Аллах!

Братья Фернан и Гутьерре де Кастро, не ограничившись пустыми угрозами, перешли к действиям против того, кто отдал их кастильо обрезанному нехристю. Бароны с оружием в руках нападали на владения дона Альфонсо, однажды подошли к самым стенам города Куэнки. Они захватывали горожан, находившихся в пути, и уводили пленников в свои замки. Они угоняли скот у кастильских крестьян. Завладев добычей, они возвращались в свой Альбаррасин, лежавший в неприступных горах.

Дон Альфонсо был в бешенстве. Этих баронов Кастро он ненавидел с малолетства. Альфонсо стал королем в трехлетнем возрасте, а регентом тогда назначили одного из их клана. Тот обращался с мальчиком плохо, был строг к нему, так что Альфонсо возликовал, когда Манрике де Лара наконец-то сокрушил партию баронов Кастро. Но те по-прежнему пользовались большим влиянием в своем графстве, и среди кастильских грандов у них насчитывалось немало приверженцев.