Отец мой – это важный акцент. Несомненно, иудеи нередко называли Бога «Отцом» – как в древней синагогальной молитве «Каддиш», от которой, возможно, происходит Молитва Господня в христианстве. Так что иудей Иисус вполне мог молиться «Отцу», или Авве, на своем родном арамейском языке, вовсе не подразумевая, что и сам он божество. Именно это мы видим в Евангелии от Марка, где Иисус, предвидев подступающую смерть, в смятении молится: «Авва Отче, все возможно тебе: пронеси чашу сию мимо Меня!» Но подчеркивание «мой Отец» у Марка не встречается. Оно появляется лишь в более поздних евангелиях, у Матфея и Луки, и повторяется там не раз. Стоит отметить также, что в этих двух евангелиях слова «учитель» или «равви», обращения учеников к Иисусу у Марка, регулярно заменяются более возвышенным обращением «Господь» [господин].
Имеется и заметная разница между сценами распятия в древнейшем Евангелии от Марка и в более позднем от Луки. У Марка Иисус страдает очень по-человечески, испытывает страх и боль, а в самом конце восклицает: «Эли, Эли, лама савахфани?», что означает: «Боже мой, Боже мой, почему Ты оставил Меня?» У Луки мы видим куда более уверенного в себе Иисуса, а последнее его обращение к Богу звучит совсем иначе: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой»[121].
Кстати, у Луки мы читаем о римском сотнике, который, наблюдая за распятием, в конце концов признает: «Истинно человек этот был праведник». У Матфея, однако, в этом свидетельстве появляется более возвышенная христология – у него сотник восклицает: «Воистину он был Сын Божий!»[122].
Перейдя к Четвертому евангелию – приписываемому апостолу Иоанну, хотя крайне маловероятно, что оно действительно ему принадлежит, – там мы видим еще более возвышенный образ Иисуса. В этом последнем из четырех евангелий, написанном где-то на рубеже I и II веков н. э., мы встречаем Христа, существовавшего вместе с Богом до начала времен, более того, Христа, который и есть Бог, но сошел на землю под именем Иисуса, чтобы «обитать с людьми». В Четвертом евангелии Иисус также постоянно говорит о том, кто он, какова его природа и откуда он пришел, в то время как в остальных трех учит не о себе, а о Царстве Божьем[123]. Христология Иоанна выглядит как следующая стадия превращения веры Иисуса в веру в Иисуса.
Эта эволюция продолжалась и после создания новозаветных евангелий: церковные соборы все возвышали природу Христа и осуждали «еретиков», придерживающихся более «низких» христологий. В своей провокационной книге «Как Иисус стал Богом: вознесение иудейского пророка из Галилеи» библеист Барт Д.Эрман так подводит итоги этого процесса:
Взгляды на Христа в раннем христианстве становились «все выше и выше» с течением времени, по мере того, как он все более отождествлялся с божеством. От возможного (человеческого) мессии Иисус перешел к положению Сына Божьего, получившего божественный статус при воскресении; затем – к изначально ангельскому существу, воплотившемуся на земле как человек; затем – к воплощению Слова Божьего, существовавшего до начала времен, через которое был создал мир; и наконец – к самому Богу, равному Богу-Отцу и существующему с Ним наравне[124].
Разумеется, не все ученые вполне согласны с этой мыслью. Другие отвечают на это, что «уже в первые годы христианского движения отмечается значительный уровень поклонения Иисусу»[125]. Можно услышать даже, что «древнейшая христология была уже христологией высочайшей»