– Меньше, чем на десять лет, – Макар не поддавался эмоциям, вопреки тому, что те пытались проявиться. Он научился у Ольги сохранять спокойствие в беседах, грозивших заполучить размах дискуссии.

– Этого что мало?

– Мало для чего?

– Этого много.

– Много для чего?

– Издеваешься? – собеседник не рассчитывал на словесные пируэты в беседе.

– Уточняю, – Макар с трудом терпел нетактичные выпады со стороны человека, чьим общением дорожил.

– Ты стал другим, как завел этот роман.

– И я так больше себе нравлюсь.

– Ты невыносим.

– Не нужно меня выносить. Я и сам способен передвигаться.

– Что будешь делать, когда пройдет десять лет и она станет старухой? – Иван давно порывался напомнить другу о таком развитии истории его любви.

– Такие женщины будто бы не умеют стареть, – Макар оборонялся собственной философией, обосновано ей доверяя, исходя из личного опыта.

– А что она умеет?

– Любить. Жить.

– Да?

– Попробуй.

– С кем?

– Вот с этого и нужно было начинать.

– Ты на что намекаешь? – Иван не ожидал, что окажется в столь непривлекательной позиции в споре.

– Найди женщину, – Макар не стал детализировать свой совет, осуждая друга за мимолетные романы, ведь когда-то и сам придерживался такого формата отношений.

– Такую, как она?

– Таких больше не создают.

Мужчина, подтянутой комплекции положил кий на стол и направился к барной стойке. Редкие шары, не докатившиеся до луз, мало его заботили. Он перестал считать себя должным доводить до завершения то, что утрачивало смысл.

Правильные окончания в глаголах и точное использование местоимений приобрели сакральный смысл. Для неё. Точнее для восприятия собственного тела. Она воспринимала слова, адресованные персонально для неё на каком-то физическом уровне. Малейшая оговорка чужими устами могла заставить тело, будто сжиматься в пульсирующий комок, который к тому же превращался в нечто неродственное. Слова будто определяли реальность. Ту самую, в которой она пыталась стать самой собой. Это ощущение было шатким, больным и пугающим. На частях тела словно отпечатывались слова, страхи и сомнения. И все это хотелось снять с себя, стряхнуть, как грязь с одежды. Но если с вещами это проделать довольно просто, то с живой материей так не обойтись. Требовался какой-то щадящий способ. Она долго его искала.

Кира надела наушники и врубила депрессивную, но при этом расслабляющую композицию. Под такую мелодию лучше всего работалось над статуей, призванной оберегать вечный покой человека, чья жизнь завершилась.

Сантиметр за сантиметром каменного тела подвергался точнейшей проработке, чтобы было достигнуто максимальное сходство с изображением, ставшим прототипом. Она не испытывала сомнений в том, что достигала поставленную цель. Статуи были лишены изъянов, и это было не столько её заслугой, сколько их персональной. А ещё материала, превращавшегося в идеальные формы каменных тел.

У статуй имелось ещё одно преимущество – они молчали.

Прохаживаясь по месту, отданному во власть полнейшей тишины, он ловил себя на появлении особенного рода мыслей. Не то чтобы те затрагивали плоскость смысла жизни и даже не отражали горечи от неминуемой смерти, скорее они обостряли восприятие настоящего момента, от которого в погоне за призрачными целями и идеями, доводилось отворачиваться. И он не стал исключением, решив, что жизненный успех куда важнее состояния, заключенного внутри, где-то там, где возможно размещается душа, а может просто сердце. Он умудрился дожить до сорока двух лет, считая, что все успеется, но осознал, что по дороге растратил немало возможностей.