Вообще, это путь к писательской халяве: если получается разогнать такой поток (это надо суметь), то дальше можно позволять себе любые длинноты и необусловленные куски текста. В некоторых местах есть даже ощущение того, что автор уже чисто конкретно глумится над читателем, понимая, что из-под его воли тот уже никуда. И все-то про секс и извращения, давая читателю шанс для понятной рецепции и, наконец, некоторого простора для личного воображения (скажем, тот кусок, где протагонист некоторое время весны 1945‑го отсиживается в некоем родственном поместье). Или автор тут сам вдруг сделался читателем – быстро-быстро пиша то, что ему приспичило сейчас прочитать.

Тут-то они как-то окончательно слипаются, протагонист и автор, не оставляя читателю шанса хоть как-то сформулировать собственное прочтение романа. Что, несомненно, открывает новые возможности воздействия плотной фактуры на обыденное сознание и в любом случае демонстрирует новые инструментальные варианты работы с прозой. Да, другой тип не только письма, но и отношений с читателем: грузя его плотной до неразличимости деталей стеной психофизики.

Но это – уже обычная в других местах штука. Вот, куча высокопрофессиональных людей возится с кодами, нематериальными структурами и железом, чтобы в итоге вышел розовый нетбук и даже неполовозрелый юзер мог бы держать на нем свои картинки, говорить по скайпу, жить в соцсетях, смотреть кино, во что-нибудь играть. Что ж, вот и проза уже тоже умеет быть таким хай-теком для масс. Или, чтобы не так серьезно, как с компьютерами, – как телевидение. Там тоже полно всякой аппаратуры, которой надо уметь пользоваться, кругом ходят все такие креативные, а все это – для того, чтобы телезритель увидел то, что ему показывают.

То, что эту книгу где-то внесли в список пяти лучших книг о войне, – это весело, как все эти вечные списки типа «наш пляж признан вторым лучшим в Европе» и т. п. Но по факту получается серьезно: вот на какой технологической основе может производиться письмо. Откуда следствие – поменяется и понимание. Раньше свести объем такой сложности было бы невозможно. Теперь это умеют, и сила воздействия такой прозы (массовая, дидактическая сила) будет больше телевизионного воздействия. Потому что прихвачено больше органов чувств. После этой книги часть фактуры читатель будет вообще воспринимать так, будто знал это всегда, какой там Литтелл. Надо только на такое чтение подсадить.

Собственно, особенной новизны нет: как обычно, одни понимают, что к чему, а другие – нет. Ровно как в жизни, дело обычное; этих малых сих вечно кто-нибудь да искушает. Но, самое любопытное, даже понимание всего этого вовсе не исключает возможности повестись самому. Очень интересная штука.

Это будет серия историй про художественные объекты, в основном – про тексты, которые не классифицируются: такие бывают. Смысл не столько даже в них самих (там все großartig), сколько в том, как устроен контекст – тот, в который они не попадают, вот потому что не могут быть классифицированы. Это даже не про арт, а про психику, когда та не склонна к шаблонам.

Каждый из четырех случаев36 предъявит либо сознательную, либо естественную, либо даже естественно-сознательную внеконтекстность. В четвертом случае будет просто отсутствие мыслей о контексте, потому что wtf. Первый из кейсов – «Текстообработка» Кирилла Кобрина. Вариант естественно-сознательного невписывания.

Не роман, не повесть и, что ли, как бы даже и не художественная литература. Но это именно она, только – не имеет отношения к беллетристике и, соответственно, к контексту нормативной художественности, каким его произвели не слишком изощренные нормативизаторы.