Из Москвы мы с мужем моей кузины прилетели во Фрунзе (теперь Бишкек), а оттуда поехали на машине на Иссык-Куль, в Чолпон-Ата, где я уже побывала в трехлетнем возрасте. Я была без мамы и получила целую комнату в свое распоряжение – большой дом моей тети позволял тогда такую роскошь, которую невозможно себе представить сегодня, когда хозяйкой там стала моя кузина и все помещения не могут вместить и половины ее детей и внуков.

Это было непросто – оказаться надолго без мамы в строго регламентированном порядке жизни, где все определялось работой и режимом дня дяди – директора конного завода. Он был человеком сильным, властным, детей своих они с тетей воспитывали в строгости, по крайней мере, по сравнению со мной, со всей очевидностью избалованной мамой. Дядя был крайне порядочным и честным человеком, очень любившим тетю – она была в молодости красавицей, и он очень настойчиво и долго за ней ухаживал. Поженились они еще до войны, у них было трое дочерей, но в момент моего приезда все дети уже жили во Фрунзе.

Дядя был, конечно, требовательным в соответствии со всеми татарскими традициями. Тетя потрясающе готовила, хотя работала директором детского сада, и это было непросто – совмещать домашние дела с работой. Такие перемячи – в России их называют беляши, – как она, не готовил никто. Это мое любимое блюдо, но у моей мамы они получались через раз, а у тети – всегда. От ее пирожков с ливером можно было буквально язык проглотить – и я на новенького однажды перебрала с количеством, съела шесть или семь – а они были большие – и потом целый день могла только лежать в огромной двуспальной кровати в спальне дяди и тети, куда меня перевели, чтобы мне было максимально комфортно. Тетины кружевные блинчики помню до сих пор, но дядя ел только самые горячие, со сковородки. Он был очень колоритной фигурой, происходил из татарской дворянской семьи, о чем свидетельствовала вазочка с надписью 1915 года, сохранившаяся от подаренного его отцу серебряного сервиза. Очень радовался замужеству дочери, моей кузины и тезки, уважал ее мужа, красивого и сдержанного человека, – Марат потом стал министром местной промышленности Киргизии, а потом, когда его старшему сыну было всего восемнадцать лет, Марата зверски убили – он был слишком порядочным и эффективным и мешал воровать.

А в 1965-м Марат и Зельфира были красивой парой, и иногда приезжали на выходные в Чолпон-Ата. Они ждали тогда первенца, но это не помешало моей абсолютно детской влюбленности в Марата. Детской, потому что в десять лет я уже понимала, что дети рождаются из материнского чрева, а вот про то, «как они туда попадают», не имела ни малейшего понятия – мама тщательно скрывала от меня все, что касалось «начала жизни», я узнала о том, как это происходит, только в тринадцать лет из медицинской книги.

Однако тогда это могло сослужить нам всем плохую службу, потому что в тот мой приезд, когда дядя и тетя были на работе, а я пошла на задний двор в курятник собирать яйца, меня подкараулила группа подростков, они закрыли дверь в сарай, вынули нож и, угрожая зарезать, велели мне ложиться на загаженный курами пол. Я беспрерывно, очень громко, кричала от страха, отказывалась подчиниться, и не понимала, чего они хотят. Слава богу, мальчик, стоявший на шухере, вдруг засвистел, и они бросились бежать. Я вышла из курятника и увидела тетю с белым лицом – она пришла домой с работы и, услышав крики, вначале не обратила внимания, а потом, почувствовав неладное, побежала к сараям – а сад был огромный. Как она это пережила – не знаю, в отличие от меня она прекрасно понимала, от чего меня спасли Провидение или Бог.