Клер увидела свет из-под двери отцовского кабинета. Сначала она по привычке постучала. Даже в такой дружной семье, какая была у них, детей приучили уважать желание других побыть в одиночестве.

– Папа, я вернулась.

Ответа не последовало. В эту минуту Клер овладело необъяснимое желание повернуться и убежать. Во рту появился медный привкус – это был вкус страха, тогда еще нераспознанный ею. Она немного отступила назад… Потом поборола это ощущение и взялась за дверную ручку.

– Папа?

Клер молилась в надежде, что не увидит его рухнувшим грудью на стол и издающим пьяный храп. Но ведь храпа не слышно… Эта мысль обожгла ее. Она разозлилась, что отец испортит такой замечательный вечер в ее жизни. Ведь он ее папа! Он должен ее ждать. Он не может подвести. Клер открыла дверь.

В первое мгновение она была озадачена. Кабинет оказался пустым, хотя свет горел и большой переносной вентилятор гонял воздух. Обоняние уловило запах. Виски. Под теннисной туфлей хрустнуло стекло. Бутылка «Уайт хорс».

Он что, вышел? Он что, осушил бутылку, бросил ее на пол и куда-то отправился?

Сначала Клер почувствовала ужасный стыд. Теперь-то она понимала, что такой стыд может чувствовать только подросток.

Кто-нибудь мог его увидеть – ее друзья, их родители. В таком маленьком городке, как Эммитсборо, все друг друга знают. Она умрет со стыда, если узнает, что кто-нибудь натолкнулся на ее отца, пьяного, шатающегося из стороны в сторону.

Сжимая плюшевого слоника – первый подарок от мальчика, – Клер стояла посреди комнаты с покатым потолком и мучительно размышляла, что ей делать.

«Если бы мама была дома, – подумала она с неожиданной яростью, – если бы мама была дома, он бы не ушел. Она бы его уговорила и успокоила, уложила спать. И Блэйр тоже отправился в этот дурацкий поход со своими друзьями-кретинами. Наверное, сейчас они пьют пиво около костра, листают «Плейбой» и ухмыляются. И я тоже ушла…»

Клер готова была расплакаться, не зная, что делать. Надо ждать или лучше пойти его искать?

Она пойдет искать. Приняв решение, девочка подошла к столу, чтобы выключить лампу. Под ногами хрустели осколки.

«Странно, – подумала она. – Как столько осколков могло оказаться здесь, рядом со столом? Под окном?»

Клер перевела взгляд с осколков на высокое узкое окно, около которого стоял рабочий стол отца. Оно было не открыто, а разбито. В раме оставались куски стекла. На ватных ногах она сделала вперед шаг, затем второй и посмотрела вниз. Там, на вымощенной плитами площадке внутреннего дворика, лицом вниз лежал ее отец. Его насквозь пронзили два кола, которые он врыл накануне для своих роз.

Клер помнила, как она ринулась туда. Молча – крик замер в груди. Спотыкаясь на ступеньках, падая, снова поднимаясь, она пробежала по длинной прихожей, выскочила на кухню, потом через заднюю дверь на улицу.

Отец лежал весь в крови, переломанный… Клер повернула его голову. Рот был открыт, как будто папа сейчас заговорит или закричит. Остекленевшие глаза уже ничего не видели. Из спины торчали острые концы кольев, пропитанные свежей и уже запекшейся кровью.

Она трясла его и пыталась поднять. Упрашивала, умоляла и обещала, но все это уже было бесполезно. Клер чувствовала запах крови, его крови, мешавшийся с ароматом столь любимых отцом роз.

Тогда она закричала. И кричала до тех пор, пока не сбежались все соседи.

Шериф Кэмерон Рафферти ненавидел кладбища. И дело тут вовсе не в суеверии. Кэм был не из тех, кто обходит стороной черных кошек или стучит по дереву. Причина в том, что кладбищенская атмосфера противоречила его внутреннему состоянию, а Рафферти этого не переносил. Он понимал, что не будет жить вечно – как полицейский, знал, что рискует жизнью больше, чем кто-либо из тех, кто выбрал себе другую профессию. Но будь он проклят – надгробные камни и букеты увядших цветов не должны напоминать ему об этом.