Но он только качает головой.

– Я ждал тебя целую вечность, Грейс. И вполне могу подождать еще.

Я подаюсь к нему, чтобы поцеловать, но то прекрасное, что связывает нас, вдруг ни с того ни с сего превращается во что-то иное. Нечто такое, отчего мои ладони становятся скользкими от пота, а горло сдавливает страх.

У меня падает сердце, на глаза наворачиваются слезы, дыхание перехватывает. Меня беспокоит мысль не о том, как долго Джексон будет ждать, а о том, буду ли я когда-нибудь готова. Смогу ли когда-нибудь отыскать обратный путь к этому чудесному парню, который так легко похитил мое сердце и смог безраздельно им завладеть.

Что же это такое? Что внутри меня заставляет чувствовать себя так странно? Вообще-то мне и раньше доводилось слышать внутри себя некий голос, предупреждающий об опасности, говорящий мне, что делать в ситуациях, в которых я совершенно терялась. В ситуациях, которые я и представить себе не могла.

В прошлом я была абсолютно уверена, что этот голос – всего лишь выразитель мыслей, которые улавливало мое подсознание, но которые мой разум осмысливал только потом. Но что, если это был голос живущей во мне горгульи? Флинт как-то сказал мне, что его дракон разумен и что мышление этого дракона существует отдельно от его человеческой ипостаси. Не так ли бывает и у горгулий?

Откуда ни возьмись, внутри меня вдруг поднимается иррациональный гнев. Гнев на живущую во мне горгулью. На Лию и Хадсона. На саму судьбу за то, что она сотворила все то, что и привело меня к сегодняшнему дню.

Я хочу сказать что-нибудь, сама не знаю что – что-нибудь такое, что могло бы объяснить те несуразные чувства, которые бушуют во мне сейчас, – но он качает головой прежде, чем я успеваю произнести хотя бы одно слово.

– Это нормально.

– И вовсе это не…

– Это естественно, – твердо говорит он. – Ты же вернулась всего четыре часа назад. Так почему бы тебе не сделать себе поблажку?

Прежде чем я успеваю сказать что-то еще, мелодия звонка звучит опять. Несколько секунд спустя коридоры наполняются толпами учеников, одетых в черно-фиолетовую форму. Они стараются держаться от нас подальше – это обычное дело, когда Джексон рядом со мной, – но это вовсе не значит, что не перешептываются украдкой, глазея на нас двоих, будто на моделей на подиуме.

Джексон неохотно отстраняется от меня.

– Какой у тебя следующий урок? – осведомляется он, отпустив мою руку.

– Изобразительное искусство. Я как раз собиралась забежать в мою комнату и одеться, чтобы пройти туда через кампус.

– Понятно. – Он делает шаг назад, и в его темных глазах отражается понимание. – Дай мне знать, когда ты захочешь воспользоваться коротким путем. Ты не должна ходить там одна. По крайней мере, не в первый раз.

Я хочу сказать ему, что это пустяки, но останавливаю себя. Потому что это не пустяки. И потому, что сейчас мне бы очень не хотелось спускаться туда одной, не хотелось идти мимо двери, ведущей в то подземелье, где меня едва не принесли в жертву по милости этой душегубки, Лии, и Хадсона, ее дружка и еще большего душегуба, чем она.

Поэтому, вместо того чтобы возразить, я просто говорю:

– Спасибо, – и встаю на цыпочки, чтобы поцеловать Джексона в щеку.

В нескольких футах от нас внезапно раздается оглушительный визг, и мы в испуге отскакиваем друг от друга.

– ОООООООО! ГРЕЕЕЕЕЕЕЕЙС!

Поскольку этот визг я узнала бы всегда и везде, я смотрю на Джексона с невеселой улыбкой и отхожу на пару шагов назад за мгновение до того, как в бок мне врезается моя кузина Мэйси.

Она заключает меня в цепкие объятия, чуть ли не прыгая от восторга, и верещит: