– Откуда мне знать? – огрызнулся он. – Ведь ты порвала моё письмо и теперь я не знаю своего будущего.

Это её успокоило. Она расслабилась и решила отдохнуть от словесной битвы.

– Так. А что было потом? – прервал он её возню с укладкой тела на диван.

– Когда – потом? – не поняла Фетида, повернув к нему голову.

– Ну, после того, как ты его порвала?

– А потом мне вдруг стало так хорошо, что я тут же легла на диван и уснула. А потом пришел ты. И разбудил.

– Всё понятно, – усмехнулся он.

– Что понятно? – растерялась она.

– Значит, всё это было во сне.

– Нет, это было на самом деле! Я всё очень чётко помню!

И он выглянул в окно.

– А ты глянь за окно. Где бумажки-то?

Фетида в недоумении встала, глянула под окно, но ничего там не обнаружила.

– Странно. Но может быть их уже кто-нибудь подмел?

– Ага, специально для тебя.

– Ну, или их ветром развеяло…

– Что, все до единой бумажки? Так не бывает.

– Ну, не знаю.

Ганеша сходил вниз, но не нашел там ни одной бумажки нигде вокруг. Словно бы все они испарились. Как манна небесная.

Но тогда он лишь подумал о том, что если бы даже он и напечатал это послание всё целиком, ему всё равно никто бы здесь ни поверил. И это было единственное, что пыталось его хоть как-то утешить.

Глупое мясо. Оно не ведало, что творило. Мешая Богу творить его. Прерывая их со-бытие.

Так и не поняв, что они намекали ему держаться подальше от Афродиты.

Раньше Ганеше всегда казалось, что для того чтобы воплотить гармонию группы «Нирвана» в жизнь нужно снова стать Королём Жизни. Теперь же, после раскаяния в своей грешной жизни, он вдруг с удивлением обнаружил, что в его душе свила себе гнездо такая неслыханная гармония, которая по силе своей космичности даже и не снилась Кобейну в самом млечном порыве его души. И рядом с которой гармония «Нирваны», которая раньше настолько сильно его завораживала, казалась теперь какой-то вымученной гармошкой.

Каждый миг его жизни теперь сам собой стал превращаться в «Непреходящее, поэтическое мгновение» по Сартру. И понял, что философия Сартра – это философия глубоко несчастного существа. И ему стало его даже немного жаль. Ведь Сартр перевел столько бумаги и мыслительной активности впустую, так и не разгадав подлинного секрета жизни. Ганеша понимал, что теперь, после Глубокого Раскаяния, он находится, по Хайдеггеру, в здесь-бытии, в состоянии блаженства. К которому он успел уже даже привыкнуть и практически перестал его замечать. А Сартр так и остался в «ничто». В том состоянии, в котором Ганеша и сам томился до этого всю свою полубессознательную жизнь. Которую Сартр проанализировал полностью, но так и не понял, что всю свою жизнь он анализировал не экзистенцию, а лишь «феномен несчастного сознания». То есть – «ничто», в котором, в отличии от Ганеши, и пребывал до самой смерти, постоянно убегая от него из мясорубки своих мыслей в прямое действие. Как и все обыватели, что просто физически не могут надолго оставаться одни (терзаемы бесами, как Афродита). Хотя Кьеркегор, как учитель Сартра, с молодых ногтей талдычил ему, что экзистенция – есть движение сверху вниз Бога (читай: твоей высшей сущности) в мир через поступки своего биологического носителя, пребывая в здесь-бытии. И обогащённое жизненным и культурным опытом взаимодействия с окружающими возвращается к Богу же в форме художественных произведений и благих дел. Тогда как движение снизу к Богу из «ничто» Кьеркегор назвал словом «трансценденция». Не учтя лишь возврат своего нерадивого ученика из ничто к себе в виде разочарования в Боге и отрицания его существования. Так как Сартр не обнаруживал для себя его поддержки. И наплевав на Знаки, которые Тот ему постоянно посылал через ангелов или даже уже и демонов, рвался в прямое действие, исступлённо участвуя во всех политических событиях. Одурманивая себя рефлексией над данным ему видом деятельности. Возомнив себя публицистом и литератором. Не понимая ни природы Бога, ни своей собственной, ни сущности, которая их обоих объединяет, служа для человека своеобразным компасом, с которым он сверяет истинность своих поступков и постулатов, позволяя ему всё тесней и тесней сближаться с Богом, и через это – своей высшей сущностью, постепенно действительно становясь самим собой. Переставая быть Буратино. Шлифуя сучки и заусеницы. А не тем, во что ты превращаешься, пользительно реагируя на то, что тебе предлагает жизнь, выхаривая лучшую долю для тела и его более комфортного бытия.