Познание сопряжено со страхом. Его будто сотрясала дрожь при попытке осмыслить собственное новое состояние. Он трусил. Наверное, впервые за всю свою жизнь он испытывал чувство, вызывавшее в нем неприязнь. Ему приходилось открывать новые грани собственной сути, причем не самые достойные. Все это указывало на то, что он перестал быть прежним. В один момент стал другим. И это было вполне закономерно, но не желанно.

Остановившись, он счел вполне допустимым потратить время на отдых. Усталости в привычном понимании этого слова не возникало, но он помнил, как это происходило ранее. Когда он не предполагал, что жизнь простенька для восприятия лишь для тех, кто желал обманываться. Заглядывать за ширму видимого мира не возникало веских оснований. Те, кто верили в существование сокрытого от посторонних глаз, не нуждались в доказательствах, те, кто это отрицали, не задумывались об обратном. Он не относился ни к тем, ни к другим. Не верил, не отрицал.

Ныне попросту не понимал, что происходит. Вокруг и внутри него.

Каждый год старости мог стать последним. И этот факт не выступал признаком хандры. Это был итог трезвого осмысления неизбежности. И он не пытался от неё уклониться, что было бы попросту смешно до противоестественности. Он любил и умел шутить, но тонко и уместно. С жизнью шутки не обладали таковыми качествами.

Расположившись максимально удобно в постели, он устроил поднос и распахнул ноутбук. Операционная система довольно шустро загрузилась, вызвав у старика восхищение. Раскрыв электронную таблицу, Аристарх принялся изучать перечень литературы, судьба которой обладала важностью, и он боялся представить, что сделают с его книгами, когда он покинет и свой дом, и собственно жизнь.

Внушительный список книг был закрыт, а на лбу пожилого профессора обозначились глубокие морщины. На протяжении двух месяцев он искал выход из положения, видевшегося не столько тупиковым, сколько неясным. Он до последнего не желал расставаться с книгами: они были его детищами. Теми самыми, которые одними рождаются, другими создаются.

Он знал место, в котором его особенным созданиям будут рады.

День, проходивший под лозунгом безделья, если бы мог разговаривать, точно не смолчал бы при виде недовольства на миловидном женском лице.

Она предпочитала заполнять временные пустоты незначительными занятиями, лишь бы не бездействовать: опасалась остановиться и стать беззащитной перед потоком мыслей. С детства эти непонятные элементы сознания задавали ей повод для волнений и даже явных страданий. Ничто не могло их унять, кроме работы. Когда-то ею был получен грамотный совет от знатока человеческой души, и она приняла его к сведению. Работа библиотекарем не сильно-то и вытесняла мысли из головы, но, по крайней мере, сокращала их объем. Выходные дни отдавались в их безграничное пользование. Изредка она с ними сражалась.

Извлекши из тумбочки фотоаппарат, подходивший больше профессиональному фотографу, нежели любителю, Вероника покинула свою крошечную, но уютную квартирку и направилась в парк, претендовавший восприниматься фрагментом леса по причине безразличия коммунального хозяйства. А она любила деревья, за которыми ухаживала природа, а не рука человека. Не все удавалось людям совершать на высочайшем уровне мастерства.

Солнечный день позволил делать один кадр за другим. Стараясь грамотно сфокусироваться, она внимательно смотрела в окошечко фотоаппарата, спеша нажать на кнопку спуска до того, как в кадр попадет человек, силуэт которого выхватила боковым зрением. Довольная быстротой собственной реакции, она огляделась по сторонам, но случайный прохожий будто испарился, что лишь порадовало Веронику, несклонную к установлению непринужденных контактов с людьми.