Поэтому я частенько прихожу в эту беседку, где холод жалит так сильно, что невольно заставляет собраться с мыслями.

Под непрерывный стук молотка я обвожу взглядом скульптуры. Во внутреннем дворе их много. Замысловато вырезанные глыбы льда стоят на каменных постаментах через каждые несколько метров.

Отсюда видно, как одна из них становится ивой, а другая – тимбервингом с пастью, открытой в свирепом рыке. Рядом чувственная богиня, простирающая к небу руки; с ее тела в форме песочных часов ниспадает платье. Все до единой скульптуры удивительно детализированы, некоторые такие высокие, что мастерам для работы над ними нужны лестницы.

С помощью стамесок, молоточков и тряпок для шлифовки мужчины кропотливо работают над каждым изваянием, доводя их до безупречности. Скульпторы неустанно трудятся, создавая новые резные фигуры или сохраняя в первозданном виде то, что уже успели доделать.

Вижу, как им не по себе от того, что я за ними наблюдаю, но они показательно отворачиваются, продолжая неутомимо работать. Я уже готов снова достать книгу, когда появляется новый работник в фиолетовой форме, как и у остальных.

Я тут же перевожу на него взгляд и начинаю моргать, понимая, что его образ и внешний вид отличаются от остальных.

Вокруг его талии повязана сумка с ремесленными инструментами, он подходит к скульптуре стоящего на острие меча и начинает шлифовать ее тряпкой, смахивая скопившийся снег.

Мужчина лысый, и на его макушке видны четыре отчетливые морщины, напоминающие полосы тигра. У него грубый подбородок, а за белой бородой, возможно, скрывается язвительная улыбка, но я сижу слишком далеко, поэтому не могу увидеть, так ли это.

Оглядев свое творение, он роется в поясе с инструментами и, вытащив пару очков, надевает их на нос. При виде этой картины у меня вырывается свистящее шипение.

Он похож на моего отца.

Безусловно, это не он. Нет, если только отец не заключил сделку с богами и не восстал из мертвых. Но борода, лысина, загорелая кожа, проклятые богами очки, даже крепкая хватка, с которой он держит молоток, – все это очень напоминает того, кто способствовал моему появлению на свет.

Силен Мидас.

Для всех – Сил, для меня – отец, хотя «отец» – это слишком громко сказано. Он был обычным деревенским пьяницей, который иногда каким-то чудом покидал дом и, шатаясь из стороны в сторону, шел в город, чтобы там заняться плотницкими работами.

Что до меня, то я был всего лишь внебрачным ребенком, которого он презирал. Он ненавидел тот факт, что ему приходилось жертвовать деньги на еду и одежду для меня, тогда как он предпочел бы потратить их на эль.

Не знаю, то ли ненависть была заложена во мне природой, то ли ее взрастил отец, но это чувство было обоюдным. Я никогда не знал своей матери, но ее тоже презирал.

Скорее всего, она была легкомысленной особой. Блудницей, которая однажды ночью перепила и оказалась в постели Сила, а спустя девять месяцев произвела меня на свет.

Сразу после моего рождения она бросила меня на пороге отцовского дома с кувшином вина и шестью золотыми монетами и больше не возвращалась. Сил то ли не сумел ее отыскать, то ли попросту не захотел утруждать себя этим действием.

Не знаю, что я ненавидел в нем сильнее всего. Его лень, пьянство или склонность избивать меня до полусмерти.

Наверное, все же больше всего я ненавидел то, что для деревенских жителей он был тем еще посмешищем. Куда бы он ни направился, в спину ему всегда летели презрительные ухмылки, насмешки и жалостливые взгляды.

Со мной обращались точно так же. Я был никем. Всего лишь ублюдком подлого пьяницы, слишком бедным, чтобы даже заработать два медяка, и тем, кому никогда не избежать жалкого подобия жизни.