– Что, совсем нужда задавила?

– Да нужда, не нужда, а жить без казака не можно. Никак…

– Да, это точно. А как же станичное общество, хуторское? Вроде я слышала, помогают все.

– Так-то, оно так. Да только в том, в чём особливая бабья нужда – разве общество поможет? Это ж дело особое, и в приговорах об этом не пишут, на сходах не говорят.

Две соседки погоревали, посочувствовали друг другу и разошлись по своим куреням. Было это накануне ставшего для хуторян недобрым первого летнего дня, и муж прасковьиной собеседницы, казак Ефим, в это время лежал в засаде на охапке сена, со стареньким дробовиком в сторожовке с целью поймать ту самую недобрую, пугающую всех нечистую силу.

Пролежал без всякого результата почти до рассвета. Вдруг, неожиданно раздался непривычный для уха пронзительный крик какой-то неизвестной птицы. Ошалелый от неожиданного испуга Ефим, взял да и стрельнул в сторону одиноко стоявшей дикой грушины.

Не показывающим вида, но напуганным до глубины души казакам, вдруг всем вместе почудилось, что там кто-то ночью сидел. Из под грушины вылетела большая белая птица, похожая на дудака, и полетела почему то не к Донцу, а в сторону хутора, прямо на подворье Ефима. Сколько он потом не крестился и не молился, расхаживая на своем базу, но беда всё же пришла к и к нему. Жадным был Ефим сызмальства. Пожалел нанять иногородних на то, чтобы колодец выкопали. Сказал просто:

– Сам все сделаю. Что я землю копать не умею?

Землю то он копать умел, а почувствовать её, как те копальщики, от услуг которых бездумно отказался, не смог. Враз сошлись глинистые пласты, похоронив его под своей толщей.

С тех пор никто во вдовьем кутке воду из колодцев старался не пить.

– Мертвечиной несет. Столько времени прошло, а никак дух не выветрится.

Ну, а следующей по счету овдовела казачка Матрёна. Хотя уж точно её муж Глеб Швечиков в пещерную нечистую силу камнями не швырял и из дробовика по ней не стрелял, а все равно беда снова пришла в этот угол казачьего селения.

Под вечер, на хутор как это было уже не раз в предыдущие, июньские дни, зашла иссиня-черная туча.

И лишь к этому времени закончила свой обход будущих рожениц бабка-повитуха Агафья. Другая на её месте, пройдя столько, упала бы замертво, а она, поглядывая на чернеющее небо, и в огород сходила повозиться, да сорняки повыдергивала.

Вдруг поднялся не по-летнему леденящий, пахнущий речной глубинной водой и тиной ветер. И холодил он не тела, разгоряченные к вечеру, а нагонял холод в душу каждого земледельца – хуторянина, отчего они, шептали молитвы и крестились:

– Что такой ураган принести может? Разве что градобитие, разор или еще какую либо напасть…

Ураган влетел в хутор со стороны вдовьего кутка. Сначала он стал трепать ветки у тополя возле куреня Глеба Швечикова. Потом прошелся порывами по камышовым крышам конюшни, хлева и курника, вывернув и распушив их, и стал неистово лупить ставнями по стенам дома, оборвав все привязки.

Матрёна тяжелыми шагами выбежала из куреня и сразу же, с тревогой, как и другие соседи стала смотреть на грозовую тучу.

«Туча в тягостях, как и я» – подумала она.

Даже меловые горы над Донцом стали черными. Пожухлая листва, так давно не видевшая влаги, словно тоже впитала в себя черноту гудящего неба. Встречный смерч, появившийся с подветренной стороны, вырвался из глубокой балки у Донца. Крутанулся на затемнившейся песчаной косе, и вмиг подхватил сухие ивовые листочки с водной поверхности. Другой его порыв погнал пыль по хуторской улице. Будто разом взвыли хуторские собаки.

– Тихо, не скавчи, – то и дело доносились окрики оставшихся в хуторе домочадцев.