– Вот обормоты, – недовольно сказал Егор Иванович. – Надо бы водой.

– Чего? – спросил Скворцов, и Егор Иванович указал на окно.

– Вон, пчел выпустили. Теперь по улице не пройдешь. Знаешь, Владимир, что-то не нравится мне.

– Что не нравится?

– Покойно, как ничего и не случилось. Что-то здесь не того, как ты думаешь?

Скворцов помолчал, он еще не оделся, только успел натянуть брюки и сапоги.

– На заре вышел во двор, послушал – ничего не слыхать. Правда, самолеты идут. Много, и все в одну сторону.

Егор Иванович мрачно усмехнулся.

– У нас, ты скажи, все голо оказалось: ни самолетов, ни танков.

– Что мы знаем? – отозвался Скворцов. – Ничего мы не знаем, Егор Иванович. За два месяца он (Скворцов выделил это – «он») Украину всю прошел. Болтают, Москва вот-вот белый флаг выкинет. Помнишь, накануне, как по радио передавали: бои, мол, идут под Киевом, а дальше враг не пройдет, не пустим. Вот что нехорошо, скольких в заблуждение ввели. Кого обманываем? Себя обманываем, черт возьми-то!

– Ну а что же тебе, сразу панику распустить?

– Какую там панику, паника, она от неизвестности начинается.

Скворцов подошел к окну, отодвинул край занавески, брошенный улей лежал на дороге, и над ним густо кружились пчелы. Улица пустынна, и солнце уже взошло высоко, и все разогрелось – стояла хорошая погода, в прежнее время самое-самое убирать одно за другим и начинать сев озимых, а через несколько дней пришли бы в школу ученики.

Скворцов задумался и стоял, ничего не видя, Егор Иванович возился у печи, потом стал чистить картошку, война войной, а есть нужно.

Владимир провел ладонью по щеке – надо бы побриться, да, надо побриться. Позавчера немцы жгли школьную библиотеку, и перед школой горел огромный костер из книг – об этом рассказывала вчера ученица шестого класса Клава Павлова, – рассказывала испуганным шепотом, проглатывая слова («Владимир Степанович, ой, прямо в костер! Ой, и Толстого и Ленина, а потом вынесли Пушкина… Ой, Владимир Степанович, все горит! Горького тоже жгли!»).

Скворцов все щупал пальцами подбородок и глядел на пустынную, залитую солнцем улицу, где хозяйничали сейчас одни пчелы, и вдруг почувствовал мелкую дрожь стен, стекол окна, пола. Показался танк, с пушкой назад, с откинутым люком, в котором по пояс торчал молодой, хохочущий солдат с длинными растрепанными волосами. Танк раздавил улей, по-хозяйски поерзал со стороны в сторону гусеницами, вертанулся вокруг оси так, что голова танкиста в люке ошалело мотнулась, и задом стал отползать назад по дороге.

– Что там? – спросил Егор Иванович.

– Забавляются, – тихо отозвался Скворцов. – С пчелами воюют.

Егор Иванович поглядел и пошел опять чистить картошку, а Скворцов остался у окна. Некрашеный потрескавшийся подоконник с вырезами для стока воды был ему низок, и приходилось стоять, пригнувшись, он хотел пододвинуть табуретку, чтобы сесть.

– Владимир Степанович, сходи принеси дров, – попросил в это время Егор Иванович. – Там, под навесом, готовые есть, на всю зиму наготовил, старый дурак.

Скворцов не отозвался. Пустынная до этого улица как-то сразу переменилась, пробежала женщина с узлом, она бежала и оглядывалась, и дети и женщины выбегали из изб. Затем в строю прошли солдаты, пропылила колонна машин. Скворцов толчком распахнул окно, и в избу ворвался шум – крики, плач, происходило что-то очень плохое, не происходило, а уже произошло. Он быстро оделся, натянул на себя рубаху, Егор Иванович выбежал во двор, через минуту вернулся.

– Скорее! – сказал он, засовывая что-то за пазуху. – Кругом солдаты, вся деревня окружена. Я так и думал – неспроста эта тишь да гладь. Скорей, огородами в конопли, – может, еще проскочим. Там у меня грядка подсолнухов, а через выгон проползем как-нибудь.