Он ускорил шаг.

– Просто сегодня у меня нет настроения играть в тележки.

– У тебя никогда нет настроения!

Она была в алом берете, но сидела отвернувшись, он не видел ее лица.

– Вообще-то я… – начала Зоуи, а потом увидела его и застыла.

Они смотрели друг на друга во все глаза; она побелела. А когда заговорила, голос звучал испуганно, сипло и недоверчиво: «Руперт! Руперт? Руперт!» С третьим возгласом она протянула руку и коснулась его плеча.

– Да.

«Надо обнять ее», – подумал он, но не успел – она сделала шаг в сторону Джульет.

– Это твой отец, – сказала она.

Повернувшись, он увидел, что она таращится на него.

– У нее в детской есть твой снимок.

Он собирался снять ее с калитки, но, когда приблизился, она вцепилась в перекладину обеими руками.

– Ты меня поцелуешь?

Ее взгляд стал изучающим.

– Если бы у тебя была борода, я бы не стала. Из-за птиц. Как в стишках.

Она была премиленькая – Зоуи в миниатюре, с глазами Казалетов.

– Как видишь, бороды у меня нет.

Наклонившись, она влепила ему звонкий поцелуй. Ее рот был бледно-красным и просвечивающим, как кожица красной смородины. Он поцеловал ее в ответ, она отвернулась и зажмурилась.

– Хочешь слезть?

Она помотала головой и покрепче ухватилась за верхнюю перекладину калитки. Он повернулся к Зоуи: на ней был старый макинтош для прогулок верхом и зеленый легкий шарф на шее. Лицо все еще оставалось очень бледным.

– Я не хотел тебя так напугать.

– Знаю, – сразу откликнулась она. – Знаю, что не хотел.

– Будем играть? Я правда хочу в тележки. Честно, хочу.

И они все сделали так, как хотела Джульет, и за игрой дошли до поваленного дерева в лесу у дома. Потом он думал, что оба были благодарны дочери за присутствие: оно отсрочило близость или, скорее, послужило оправданием ее нехватке – он и в Зоуи чувствовал неловкость и острое смущение. В первый раз он прикоснулся к ней, когда помогал спуститься с ветки дерева после того, как она объявила конец игре. Он взял ее за руку, и она вспыхнула.

– Даже не верится… уму непостижимо… – начала она низко и сбивчиво, но ее прервала Джульет, которая рискованно забралась выше на поваленное дерево и крикнула:

– Держите меня кто-нибудь, я прыгаю!

Он подхватил ее, она, извиваясь червячком, выскользнула из его рук на землю и объявила:

– А теперь все возьмемся за руки и пойдем домой.

И они направились через лес, разделенные дочерью, которая шагала между ними. Как раз за время этой прогулки он узнал, что Сибил умерла, а отец ослеп, что Невилл в Стоу, Клэри в Лондоне, работает у литературного агента и живет у Луизы – ах да, сама Луиза вышла за портретиста Майкла Хэдли… Пока они делились семейными новостями и слушали их, натянутости между ними как будто слегка поубавилось. Арчи прелесть, сказала она, – нашел для Невилла как раз такую школу, как надо, когда тот пытался сбежать, да еще приглядывает за Клэри и Полли, приезжает на выходные и помогает взбодриться им всем. На минуту он задумался, не влюбилась ли она в Арчи, потом отмахнулся от этой мысли, как от недостойной, а когда она вернулась к нему позднее тем же вечером, обнаружил, что пугает его не что-нибудь, а собственное равнодушие… Да, когда он в первый раз вошел в дом и на него обрушились все глубоко знакомые запахи – древесного дыма, мокрого макинтоша, желтофиолей, которые Дюши каждый год ставила во вместительную вазу в холле, теплой ванили от свежевыпеченного кекса на большом столе, сейчас накрытом к чаю, – он ощутил прилив простого, приятного узнавания, смог на миг почувствовать себя дома и порадоваться этому. Он понял, что зверски голоден, едва держится, чтобы не упасть в обморок, ведь в прошлый раз он ел еще на борту, то есть, как ему казалось, немыслимо, почти невероятно давно, но стоило ему только заикнуться о том, с каким нетерпением он ждет чая, как ему тут же подали одно за другим несколько блюд. Два сваренных вкрутую яйца, «кролика по-валлийски»