Роберт усиленно уговаривал меня прийти к Степану и в следующее воскресенье, но я не обещала, сославшись на работу в усадьбе. Он вышел проводить нас и долго, пока можно было его различить в наступившем сумраке, стоял за углом дома, помахивая рукой и глядя вслед.

Ну, вот и все о сегодня. На душе у меня радостно и светло, а ведь завтра снова весь день придется торчать в панских хоромах. Как уже надоело! Хоть бы скорей заявилась эта «хвостдейтч»!

Тогда, в первый день, в шесть тридцать утра, я поднималась на крыльцо хозяйского дома. К моему удивлению, Шмидт и его фрау уже были на ногах (не дрыхается же им!). В кухне плавал аромат свежезаваренного кофе (натурального!), на плите аппетитно шкворчали на сковороде залитые взбитыми яйцами ломтики хлеба. Успевший позавтракать Шмидт вытирал салфеткой масляные губы.

– Присядь, выпей чашечку кофе и съешь этот горячий бутерброд, – пригласила меня фрау и показала на край стола, где уже стояли небольшой дымящийся бокал и тарелка с кусочком золотистого хлеба. – А вообще-то, мы с папой решили, что впредь тебе не обязательно являться сюда так рано – завтраки я буду готовить сама. Можешь приходить вместе со всеми. Ну… Иди же, выпей чашечку кофе.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила я и постаралась незаметно сглотнуть невесть откуда взявшиеся во рту обильные слюни. – Я позавтракала дома.

Старая фрау недоуменно переглянулась со Шмидтом, но настаивать не стала – просто аккуратно перелила содержимое бокала в стоящий на плите пузатый кофейник, а хлебный ломтик бережно сбросила с тарелки на сковороду. Она критически оглядела меня.

– У тебя хороший вкус – одета аккуратно, но, пожалуй, слишком нарядно. Ведь тебе – надеюсь, Линда предупреждала? – придется управляться еще и со свиньями.

– Для свиней у меня есть вот что, – сказала я и показала хозяйке сшитый вчера для меня мамой из ее старого халата глухой передник с лямками – крылышками на плечах.

– Хорошо, – похвалила фрау. – В таком случае – все в порядке… Ну а теперь ты можешь приниматься за свою работу. Для начала перемой хорошенько вот эту посуду.

И рабочий день для меня начался. Я мыла посуду и драила кастрюли, смахивала мягкой метелочкой с мебели пыль и протирала влажной тряпкой полы, перебирала по указанию хозяйки фасоль для обеда и чистила овощи, бегала под навес за дровами. Или, прихватив плетеную корзинку, собирала в курятнике яйца, а также выполняла другие мелкие дела. Заспанная Клара ходила вслед за мной по дому, с придирчивым любопытством наблюдала за моими действиями. Мне было и смешно, и досадно одновременно: они, что же, и в самом деле полагают, что мы, русские, во всем неумехи и бездари, что ничего в жизни не видели и не знали?

Когда рассвело, я, надев свой передник, направилась в свинарник, чтобы раздать свиньям корм (он был уже заранее приготовлен Гельбом в большом чане). Следом явилась Клара – наверное, ее выпроводила фрау, – чтобы показать, сколько я должна накладывать в ведра.

– Ты, вероятно, никогда в жизни и не видела столько свиней! – хвастливо прокричала она мне сквозь враз поднявшийся – едва мы успели войти в помещение – нетерпеливый, истошный поросячий визг. Мне вспомнилось, как я восьмиклассницей целую неделю ходила убираться на колхозный свинарник, когда мама уезжала с отчимом на его Родину в Осташков, чтобы представиться своим новым родственникам, и с насмешкой прокричала в ответ: «Ну, прямо, – не видела!.. У нас их было еще больше».

Та так и осталась стоять с открытым ртом. Около полудня фрау Шмидт позвала меня с улицы, где я обметала возле крыльца снег, в дом. Они садились обедать. Шмидт, нацепив на нос очки, уже расположился в кресле возле стола, просматривал газету. На столе дымились четыре тарелки с густым фасолевым супом. Я заметила, что возле одной из них лежал на бумажной салфетке небольшой кусочек хлеба.