Получив исчерпывающий ответ, я отправился прямиком в отделение полиции этого района. Хотел было взять такси, но решил пройтись, тем более день обещал быть солнечным и без осадков.

Мне повезло, что инспектор Кантона, занимающийся делом Легранжа, оказался на месте. Это был лысоватый мужчина лет пятидесяти, смахивающий на зануду-бухгалтера, которому постоянно недоплачивают, или человека с затаенной обидой на весь окружающий мир. Сразу было понятно, что разговор вряд ли будет конструктивным и содержательным.

– Чем могу вам быть полезен, месье Горнье? – скривившись, произнес инспектор, вернув мне удостоверение.

Было видно, что полицейский не из тех, кто благосклонно относится к нашему брату, журналисту. Наверняка думает, глядя на меня: «Приперся столичный хлыщ, умничать будет и вопросы свои дурацкие без конца задавать. Ему-то что, язык без костей, начальство не требует результата расследования… Пиши свои никому не нужные, дурацкие статейки, да щеки надувай для пущей важности. Что-нибудь ляпнешь сгоряча, потом пропечатает в своей паршивой газетенке, век не отмоешься!»

В принципе, на другой прием я и не рассчитывал. По долгу службы мне очень часто приходилось контактировать с правоохранительными органами, и       я нередко ловил на себе настороженные и недоверчивые взгляды.

– Я пришел к вам по поводу гибели месье Легранжа, меня попросила об этом его сестра, мадам Шатобриан-Рене, – как можно вежливее обратился к инспектору. Зачем ссориться на ровном месте? И добавил: – Узнать, как продвигается следствие.

– А что тут узнавать? Вскрытие показало: несчастный случай. Человек в возрасте, перенервничал, вот и не выдержало сердце. Никаких насильственных действий не обнаружено. Не могу вам показать акт вскрытия, но поверьте мне на слово.

– Но у него же был произведен обыск в комнате! Явно злоумышленник или злоумышленники там что-то искали. Что вы об этом думаете?

– Думаю, что он сам устроил такой бедлам. Искал бедняга что-то, вот и разнервничался, – инспектор Кантона начал раздражаться.

– Странно, но сестра и соседи не замечали за ним такого поведения.

– Все бывает первый раз. Раньше не психовал, а тут нервы не выдержали. Я поговорил с врачом, у которого Легранж наблюдался, он не исключает такого. Сильный стресс вполне мог спровоцировать приступ.

– Или испуг.

– Чего ему бояться? Ученый, вел размеренный образ жизни… А тут понервничал, вот и результат. Мы изучили его письма… Ничего особенного. А показания мадам Черепанофф вообще не выдерживают никакой критики. Трое туристов, причем далеко от дома Легранжа, о чем-то разговаривали… Ну и что? Сами посудите, так можно весь город перетрясти.

Меня подмывало рассказать инспектору про знак на газете и закатившуюся ручку на полу, но решил воздержаться. Они уже, видимо, твердо решили, что это несчастный случай, и вряд ли заинтересуются какими-то незначительными деталями. Я и сам-то до сих пор сомневаюсь, есть ли вообще связь между газетой, ручкой и Легранжем. Причем, к тому же, еще неизвестно, этой ли ручкой был нанесен знак на газету.

Выйдя из полицейского участка, я решил ближайшим поездом возвращаться в Париж.

На следующий день после возвращения из Монпелье я отправился прямо с утра на «ковер» к главному редактору.

– Люси, – по селектору обратился шеф к секретарше, как только я зашел в кабинет. – Нас с Андрэ не отвлекать, и два кофе, пожалуйста. Ты меня хорошо поняла? Не отвлекать… Да, еще, будь любезна, перенеси совещание с отделом рекламы на 14 часов.

– Ну что, рассказывай, как съездил? Накопал что-нибудь? – с неподдельным интересом уставился на меня месье Бернар, откинувшись в кресле. – Не томи. Вижу по глазам, что зацепила тебя эта история.