Но и другое пророчество Чародуши всё же сбылось — навь-река, что течёт в его крови, едва не погубила травницу. Ко всему, как ни скорбно это признавать, ценой его мести стали смерти лучших воинов Волдара и Доловска.

Марибор надрывно вздохнул, думать о том было тяжело. Кажется, он только сейчас начал осознавать в полной мере, что натворил. Будто две луны назад и не он был вовсе, а кто-то другой, кто повелевал им. Марибор был очернён злобой, ненавистью к брату, племяннику, к людям. Будто наваждение какое-то затмевало его ум.

Княжич закрыл глаза, помыслил о минувших событиях, начиная с того времени, как он сговорился со степняками, как взял под своё покровительство Вагнару, условившись уничтожить Данияра, и заканчивая тем, как едва не погибла Зарислава, и сам он чудом выкарабкался с того света. Всё внутри померкло от осознания того, чем бы могло всё закончиться. Конечно, не было ничего радостного в том, что племянник, пусть и не поквитался, но выставил его вон за порог, заставив бежать сломя голову. Вроде и должен не слышать земли под собой от радости, что вознаградила богиня-пряха доброй долей, и гнев рода не обрушился на него, острой секирой в руках Данияра да на шею. Однако червь смятения точил душу из-за того, что сын Горислава погнал его с родной земли. Даже и признавал свою вину, а верно, для другого воина лучше бы смерть, чем такое унижение. Для Марибора пусть и не стоила ничего его жизнь, но была дорога, какой бы скверной она ни была.

Вдобавок ко всему, чем ближе подбирались к Деннице, тем сильнее назревало беспокойство, которое вялым током закручивалось в воронку, утягивая в вязкую глубину. И Марибор не мог толком разобраться, что именно так волновало. "Беда беду накликает", — вспомнились слова Творимира. Тогда волхв предчувствовал свою кончину, и она пришла. Жестокая, непоколебимая, своенравная Мара забрала его жизнь, оставив Марибору много загадок.

Внезапно боль продрала рёбра на левом боку, будто по его плоти вновь прошлось лезвие Оскабы, сдёргивая кожу. От этой почти осязаемой рези по глазам ударило алое зарево, дёрнулись мышцы на скулах. Марибор зажмурился, слыша в голове сквозь шелест крови озлобленный голос Вагнары, видя как наяву её холодные мерцающие сталью глаза, смотрящие будто в саму бездну, отчуждённые, не знающие жалости.

Находясь в плену у степняков, Марибор вспомнил обрывки своей жизни. А ведь после он иногда пытался снова вернуться в прошлое и попытаться восполнить в памяти отрочество, но всегда упирался в глухую стену, и напрасными были попытки биться в неё — не преодолимы заклятия Творимира. А в том, что это была волошба, Марибор не сомневался, ведь не мог же он подчистую забыть то, каким тайным умениям учил его старец.

"Для чего это нужно? Зачем ворошить минувшее, тревожить раны и снова испытывать мучительную боль? Какой в этом смысл?"

Но жить в неведении, в непонимании, куда уходят его корни, ещё хуже.

Вконец измучившись от бесплодных и удушливых дум, стараясь не тревожить спящую Зариславу, Марибор поднялся.

Зарубы возле костра не оказалось, видно решил побродить в округе. Неподалёку спал Стемир, и тихое сопение разносилось по округе, рядом устроился и Вратко с Будимиром, грудь которого медленно поднималась и резко опадала в глубоком выдохе. Воины, кои отправились с ним, доверяли ему, готовые положить головы на отсечение за его жизнь, а Марибор раньше их не ценил, был занят другим…

Бурлили в котелке ягоды, собранные Стемиром. Марибор подхватил чугунок, снял с огня, позволив отвару немного выстыть. За время пути Марибор привык к тысяцкому, пусть раньше не замечал его. Странно всё, снова взяло смутное ощущение, будто до пленения казалось всё чуждым бессмысленным, и не с ним всё происходило, будто он крепко спал и только сейчас проснулся от тягостного забвения, в котором растерял воспоминания и утратил способность чувствовать.