Ступая на переход, в течении времени, под возобновившейся моросью, мысленно крича проклятия в адрес судьбы, краем глаза замечаю приближающийся свет. Думаю – неужели всё? Резко гляжу влево – всего лишь фары автомобиля, он резко затормозил и, как я вижу, выругался не внимательный водитель. Шагаю дальше, что мне до его проклятий, я проклят где-то выше, я проклят пострашнее. И тут я чувствую удар в бедро, как больно! И свет, и карусель как будто и, снова боль, удар о серую сырую твердь, и темнота. Теперь уж точно всё?

Я в темноте, во мраке, я в безмолвии и словно в киселе, я думаю, что я попал в глубокий космос и до ближайшей от меня звезды бесчисленные километры и шаги, которые мне никогда не перейти и не осилить. Я словно в одиночестве оставшийся без лучика надежды, на возвращение, на тёплый плед и лучшую тарелку супа космонавт. Я будто бы Гагарин Юрий, но только далеко, навечно от земли, от дома и людей. Я плаваю куриной лапой в супе, я чувствую, как старость облетает и меняет кожу раненая в жизни той, земной, душа. Становится немного холодно и бульон превращается в студень, а мне всё сложнее двинуть руки, поглядеть назад и, уж совсем я не могу поднять хоть сколько-нибудь ноги. Я делаю усилие и, чувствую пронизывающую боль в бедре, а после в темноте сверкают звёзды, а после слышно голоса, какие-то чужие, будто бы сквозь вату. А после скован словно цепью и связан с кем-то целью, а после кажется, что над тобой смеётся Бог. А после в темноте становится ещё темнее и, кажется, что тьма сгущается и обретает форму неких сущностей, похожих на пушистые шарики, которые парят вокруг, тебя не трогают и, будто бы чужие, порхают мимо бабочками времени, как будто прикрывая что-то большее, чем время. Потом они обволакивают тебя, словно пыль оседают на одежде и коже, забиваются в рот и глаза. И становится трудно дышать, в лёгких тоже одна темнота. Задыхаешься, кашляешь и не можешь вздохнуть. И пропадают мысли, я не успеваю за ними, не успеваю за их ходом и теряю нить, я чувствую, что всё, что есть вокруг меня, совсем как будто нереально, совсем как будто бы обман и, в этот миг я вдруг проваливаюсь в чёрную дыру.

И открываются глаза. Резким светом по глазам бьёт наотмашь боль. Я жмурюсь и по щеке течёт слеза, я слышу шорох и чью-то руку чувствую, тёплую, как все мои воспоминания о детстве. Я где? И кто меня за руку взял, не уж-то – Ангел? И тихим голосом мне Ангел говорит: «Доброе утро.» И кажется, что всё вокруг замерло, застыло, словно время задумалось, стоит ли вообще куда-нибудь идти или нужно остановиться, сесть и передохнуть и посмотреть чем всё закончится. Я медленно открыл глаза, а рядом, в лучах света стояла она.

Память мигом отмотала время назад и, вот он, пятьдесят восьмой год! И Лиза в халате белом, накрахмаленном, как гений чистой красоты, смотрит на меня и слепит улыбкой. А я не в силах вымолвить ни слова, гляжу на неё и теряюсь. «Здравствуйте, товарищ доктор» – выдаёт моё подсознание, и я тут же чувствую всю глупость момента, заливаюсь краской и готов провалиться со стыда. Куда угодно, хоть к чертям в котлы, лишь бы далеко отсюда, лишь бы время обернулось и стёрло этот миг, с дурацкой фразой. «Здравствуйте, товарищ больной», отвечает она и мы оба заливаемся смехом. Я, конечно же, нервным, а Лиза конечно же – ангельским. Она была простая медсестра, что было, впрочем, всё равно, а доктором она стала позже, закончив Первый Мед, в шестидесятом, тогда же поступив работать в больницу при заводе, где выпускали тракторы. А в шестьдесят втором у нас родился Серёжка. А мне уже ведь было тридцать семь, поздновато для первенца. И вот тогда я вдруг впервые понял, что в чём-то был неправ. Ещё где-то в глубине, смутно и туманно. Лишь искорка, намёк, какое-то чувство, будто сам себя обманул, будто я смотрю в окно из вагона, а бронепоезд мчит без остановки до конечной, где якобы – коммуна. Я думал так, когда играл с Серёжкой, катая пластиковый трактор, а он смеялся, стирая всю ту чушь в мозгах. Но чушь не стёрлась, а лишь удалилась, на некоторое время. Наверное, припряталась в каких-то закоулках.