– Право слово, надежный, – просияв, поддержал справедливую похвальбу Лойд. Уж больно редкая внешность была у собаки. Когда-то и он был хозяином изумительного пса. «Но, – с горечью подумал Лойд, – все это уже поросло забвеньем».

– Говоришь, Шиперо твоя фамилия? А о чем она говорит? – поинтересовался старик.

– Праотец мой взял эту фамилию, чтобы уберечь семью от гонения. Мои предки были кочевниками.

– А-а, – многозначительно протянул тот и кивнул, будто хорошо понимал, каково это – быть кочевником. – Ну, пошли в дом, сынок. Назавтра вызволю тебя отсюда.

К обеду следующего дня убогая двуколка, поводимая бравым Ленни, несла Лойда в ближайший населенный пункт у бухты Уолпул, откуда, по словам старика, каждый вечер в портовую столицу Флейт-Айленд отправляли почтовую карету.

С завидной регулярностью давая отдых жеребцу, путники добрались до окраины городка уже на закате. Перебросившись парой слов со встречным прохожим, Лени клацнул вожжами, и спустя четверть часа они прибыли к некой пародии на почтово-телеграфную станцию. Предполагалось, что там Лойд пересядет в карету для пересылки писем. Низкорослый кучер, по совместительству почтмейстер, казалось, не особенно обрадовался компании чужеземца. Положение спас Ленни, уверивший того в солидном вознаграждении по прибытии. Старик озорно подмигнул Лойду и благословил его в путь, воздев над собой растопыренную пятерню.

По прибытии к главной магистральной улице Флейт-Айленда герой наш занемог. Суточное путешествие сопровождалось шквалистым ветром со стороны моря, а поскольку почтовый путь пролегал аккурат вдоль каменистого побережья, спрятаться от бушующей стихии было негде. Из Флейт-Айленда Лойд был намерен отбыть следующим утром. А пока, воспользовавшись наводкой почтового кучера, решил заночевать на местном постоялом дворе.

Полуподвальное помещение с бесцветной вывеской «Дорожный ночлег» не внушало симпатии. Лойд прикинул, со сколькими видами ползучих тварей, обитающих в этом хлеву, ему придется делить постель ночью, и инстинктивно поежился. Отправиться под покровом ночи искать себе другое – более благопристойное – прибежище он не имел ни сил, ни желания. В носу осела сырость, лоб саднил, а конечности и вовсе окоченели. Смирившись с неизбежным, старик зашагал по догнивающим ступеням вниз и оказался в прохладном подземелье. Знать бы ему тогда, что несколькими днями позже этот убогий приют будет вспоминаться ему теплой колыбелью…

Заснуть на ложе из тюфяка, набитого влажными опилками и сеном, было выше его сил. Не в пример пышным пружинным кроватям, содержимое этих нищенских дощатых коек то и дело больно впивалось в кожу, стоило только уставшему телу слегка обмякнуть. Клюя носом, Лойд уселся и зажег огарок зловонной свечи. Чтобы хоть как-то отвлечься от чесотки и немочи, он пошарил в полупустой прикроватной тумбе и извлек из нижнего отсека полинялую книжицу. Бугристая кожаная обложка пустовала. Вместо этого на морщинистом корешке переплета значился чудноватый узор, напоминавший амфору, но в умышленно незаконченном художником виде. Призвав все свое профессиональное чутье, Лойд принялся за изучение вещицы. Изнанка напоминала молитвенник или поэтический сборник на незнакомом даже опытному глазу языке. Буквы, если можно так выразиться, походили на эскизно изображенные части тел разных существ, накарябанных невесть каким красителем ржавого цвета. Лойд спешно выудил из чемодана лупу и пригляделся. В заголовке на одной из последних страниц размещалось четыре знака подряд: первый явно имитировал человеческое ухо, второй был чем-то вроде птичьей лапки, за ним изображался глаз – судя по вертикальному зрачку, кошачий, а последним значился неровный предмет наподобие камня с острыми краями. Основное содержание под заглавием поддалось расшифровке лишь при помощи лупы. От хаотичного нагромождения крохотных символов зарябило в глазах.