Были и другие причины. Охотник на монстров считал своим провалом необходимость призвать на помощь священника. Отчасти потому, что он воспитывался в монастыре, где каждый норовил воспользоваться возможностью напомнить неудачно родившемуся мальчишке, из чьих чресл он вылез. Отчасти из-за профессиональной гордости, назойливо зудевшей «справимся и без святош». Но большей частью потому, что он был слаб в вере. Иоганн не отрицал существования Единого – сложно отрицать существование бога, каждый день являющего чудеса. Просто ему казалось, что это как-то лицемерно. Что это за бог такой, заставляющий делать людей всю работу за него. Как столь могучий бог, наделяющий своей благодатью столько священников, творящих благое его волей, мог допускать существование демонов, нежити, хаотической скверны Пучины, церковной коррупции и голодных сирот? Почему он – великий и всеблагой, не спустился из своих небесных чертогов и не навел порядок сам, позволяя людям, не редко скорбным разумением, работать от своего имени, часто не только на пользу и во вред? И Иоганна не устраивали пояснения о божественном плане, громоздком и непостижимом для человеческого разума. Он считал это слабой отговоркой. Коли ты бог для людей – то будь любезен, объясни для них понятным языком.

Но сейчас на кону стояла жизнь и душа невинного ребенка, к тому же наверняка не разделявшего мнения Иоганна, а кто он, в конце концов, такой, чтобы решать за других. Потому охотник на монстров Иоганн ван Роттенхерц и брат Маркос Шваркарасского Ордена Охотников на нежить неспешно приближались к особняку де Люмино, дежурно перебрасываясь остротами.

Два пухлых ребеночка из фонтана провожали прохожих сочувствующими взглядами, в потухшем мире ранней осени озорные детишки казались тусклыми и поскучневшими.

Минуло несколько дней. Дней, проведенных в тяжелой, казавшейся почти бесполезной, борьбе. Дверь распахнулась, разгневанный Иоганн, резко постукивая тростью по наборному паркету, выскочил из комнаты Луи в галерею, окаймлявшую второй этаж. В нем до сих пор все выло и клокотало. Но Маркос был прав. Несколько гневных шагов, пара мрачных мыслей о недавней ссоре, воспоминание о двенадцатилетнем парне, пытающемся выцарапать себе глаза, и позже о парне, корчащемся в жестких оковах, под монотонный звук литании исцеления. Невыносимо. Похоже, ван Роттенхерц начал привязываться к своему «пациенту». Наконец, охотник понял, что в галерее он не один.

Лунный свет проникал через узорчатые окна, заливая колоннаду белым сиянием Лунной Леди, набиравшей силу и легким, зловещим багрянцем злобной луны Хас. Навстречу алмарцу, со свечой в руке, выступил человек в темном халате, стянутым поясом с золотистыми кистями, на голове ночного обитателя особняка была расшитая феска, ноги в мягких тапочках издавали потешные шлепки.

– Добрый день, месье ван Роттенхерц, я прибыл узнать все ли в порядке, вы и ваш гость… так кричали, – голос, пытавшийся казаться твердым, звучал заискивающе.

Так кричали: «Убирайся, Иоганн! Единым заклинаю – убирайся! Ты не ешь, не пьешь, не спишь. Ноешь, как побитая сука. И мешаешь! Пойди, перекуси чего-нибудь. Трахни служанку. Или своего хальста за бороду потаскай, я видел, как он стянул серебряную вилку. Только уберись отсюда. Богом прошу. Да, мальчик кричит, корчится, да, ему больно. И да, сейчас ты не можешь ему помочь. И длишь агонию, мешая мне сосредоточиться. Думаешь, это легко?! Да нихера, впервые вижу такое сильное некропоражение. Все, все я сказал. Иди». Алмарец знал, что охотник на нежить прав, но уходить не хотел, ему казалось, что, если он уйдет – проиграет, бросит ребенка на произвол судьбы, лишит сил бороться. Но ничего не произошло, более того, с уходом Иоганна Луи начал выть тише и перестал метаться в цепях.