Сухие руки толкают створки двери. Они легко распахиваются внутрь. В нос бьёт волна вони. Гниль и тлен. Привычно, слишком привычно, чтобы даже обращать внимание. Ван Роттенхерц профессионал. Он тут же вскидывает оружие, выискивая взглядом цель. И видит её, даже не шелохнувшуюся на открывшиеся двери. Всё это очень неправильно. Так не бывает. Так быть не должно.

Комната полна жизни. Или, скорее, нежизни. На полках, в кукольных креслицах, обитых бархатом и парчой, в нарядных платьях с лентами и пышными юбками сидят фарфоровые куклы, бесподобно красивые, изящные, выполненные настоящим мастером, как и все игрушки тут. Фарфоровые куклы с ржавыми ножами, горящими синим огнем стеклянными глазами и ощеренными пастями, полными зубов из игл и гвоздей. В углу стоит розовая игрушечная лошадка, большая, на каких с восторгом смотрят дети через витрину магазина в зимний день. Из седла лошадки торчат шипы, сделанные из обломков кос и багинетов. Глаза гнилостно фосфоресцируют, пасть полна клыков из битого стекла и металлических обломков.

На полу игрушки попроще – большой плюшевый медведь, глазки-бусинки, внутри опилки, толстые лапки покоятся на большом пузе. В пузе опилок нет. Там зияет огромная пасть, в несколько рядов шипов и игл. Из пасти торчит кусок мяса.

Медведя окружают тряпичные простушки, куколки для детей победнее. Слишком слабые, чтобы держать ножи и тесаки, они проткнули себя лезвиями. Вот тряпичная пастушка, вся насквозь пронизанная вязальными иглами. Вот трубочист из грубой чёрной ткани в кривом цилиндре, к его тряпичным рукам примотаны лезвия разломанных ножниц. Вот принцесса в короне из цветной фольги, увитая мотками колючей проволоки. И их много. Слишком много.

С потолка свисают деревянные марионетки, в их пустых глазах виднеется затаённая злоба. Они более не позволят дергать себя за ниточки, в ниточках запутались битые стекла, куски фарфора и ржавые шипы. Пьеро держит дубину с гвоздями, Арлекин сжимает моргенштерн, марионетка-Коломбина ласково прижимает к деревянной груди два гранёных стилета.

Вот докрутилась ручка на ящичке с сюрпризом, с хохотом вылетел чёртик из коробочки, с личиком злобного клоуна и небольшими рожками, вылетел и принялся размахивать опасной бритвой.

Из буфета у западной стены выглядывает фарфоровый младенец с идиотической улыбкой на пухлых нарисованных губах. Он сжимает в крючковатых пальчиках струну гарроты. Справа на столике сидит большая кукла-модница, расчёсывающая волосы-нитки острым стальным гребнем. Волосы зловеще шевелятся и постоянно меняют положение, вытягиваются, изгибаются, ищут, кого бы опутать.

Много кукол. Слишком много кукол для двух стариков.

На звук двери все куклы комнаты, весь сонм, сколько ни было, тут же повернули головы, некоторые тревожно повставали с мест, засуетились. Протяжно заревел медведь, рассмеялась жутким смехом Коломбина.

Но их хозяйка осталась стоять. Освещённая редкими тусклыми лучами солнца, воровато пробивающегося через дыры в бархатной тёмной портьере цвета старого вина. Стройная, высокая, грациозная, с копной иссиня-чёрных волос, почти до пола, облачённая в белое, уже давно потускневшее, изорванное, в бурых пятнах свадебное платье с пышной многослойной юбкой и тесным корсетом, поддерживающим мёртвую, не вздымающуюся грудь.

«Что за бред! Такого не бывает. Не должно быть и не бывает. Взрослые не становятся кукольными детьми!»

И всё же кукольная девушка, сомнений в этом не осталось, когда хозяйка этого места, заваленного куклами и старой, вычурной мебелью, повернулась, существовала. У неё было узкое, миловидное лицо с большими, мёртвыми, остановившимися глазами, чуть капризными пухлыми губами и высокими скулами. Хорошая фигура. Изящные руки с длинными артистичными пальцами.