Конфуций бы ее понял.

«Я думала, что, очистив имена от шелухи, я получу свободу, знание, мудрость. Думала, что получу спокойствие. Я объявила войну всем, кто пользовался этим словарем. И даже выиграла несколько сражений. Но эти победы принесли мне не радость торжества, а чувство горечи, отчаяния корабля, потерявшего из виду сигналы маяка. И в этом заключена вся Его ирония. Когда-то я презирала этих людей, когда-то я их ненавидела, затем осуждала, желала им смерти, теперь я их понимаю».

Обилие людской массы начинало раздражать. Она свернула во дворы домов. Обстановка, где все казалось вымершим, словно после удачно проведенных испытаний глобальной катастрофы 2012 года, больше отвечала ее вкусам. За шторами не горели лампочки, ни за одним из балконов не трепыхались на ветру старые наволочки, в палисаднике никто не следил за тем, как его питомец справляет нужду. Бесцельно бродя по запорошенным снегом тротуарам, она наткнулась на полуразвалившуюся лавочку. Села. Было ветрено и одиноко. Девушка спрятала руки глубоко в рукава плаща.

Забавно. Когда они жили Там, она была уверена, что во всем этом есть смысл. Когда она безучастно лежала на кровати, взвешивая, стоит ли такая жизнь борьбы за нее или нет; когда дрожала от ярости и своего бессилия, видя унижения ее семьи; когда ощущала себя единственной здоровой, попавшей в сумасшедший дом; когда тихо плакала ночами, стараясь не разбудить родителей – она верила, что во всем этом есть смысл. На первой странице ее блокнота была цитата Вольтера:

«Случайности не существует – все на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвозвестие». Единственное, о чем она мечтала, было вырваться оттуда. Единственное, чего она не понимала, почему Мартин Гор пишет настолько близкие, настолько понятные ей песни, ведь он не заключен в этот концлагерь, не замурован в этом проклятом месте…

Затем отец перевез их сюда. Первые полтора года она была так счастлива, что сама себя не узнавала. Если бы в этот период ктото взялся за нее посерьезнее, возможно, она не долго бы сопротивлялась. Однажды она дошла до того, что ей захотелось разбить диск DM. Судя по всему, этот обряд инициации должен был означать конец ее прежней жизни. Но прежняя жизнь уже текла в ее венах.

Через некоторое время она стала внимательнее. Еще через полгода она начала курить. И дело было не в том, что Земля Обетованная оказалась не такой молочной и медовой на вкус, как она предполагала. Просто большинство ее обитателей отзывались о ее бывшем местопребывании так, что она поняла: они не превратили свое в то же самое не потому, что осознают весь ужас там происходящего, а потому, что им еще не представилось такой возможности. Отсюда последовал вывод, что Земли Обетованной не существует, потому что существует Человек Разумный. А отсюда недалеко было до заключения, что все это не имело смысла.

«Если я начинаю проповедовать иррационализм, значит дело совсем дрянь. На этом маршруте только две станции – дом Ницше и авеню Симора Гласса, конечная».

Она поплотнее укуталась в плащ и подтянула меховой воротник к подбородку. Начинался снегопад.

«К завтрашнему дню надо написать четыре статьи по три тысячи знаков. Очередной бред сивой кобылы. И она слишком долго с ним тянула.

Зачем я согласилась на эту тему? Я же ничего не смыслю в цветах. С другой стороны, в модных тенденциях этой зимы и способах увеличения тяги в камине я смыслю еще меньше… Четырежды пять – двадцать. Это пакет молока, пачка хлопьев «Геркулес» и зубная паста. Или десяток яиц и зубная паста. Может, рано я уволилась с почты?»