«Думала, с этим покончено».

Каждодневные тренировки в безучастности, смирении, самозаточении и самобичевании лишь купировали заболевание, но не избавили ее от него. С другой стороны, если раньше была боль, то теперь – только это холодное, отчужденное разочарование – возможно, симптом исцеления?

Всех, кто ее знает, удивляет тот факт, что она одна. Что говорит о том, что они ее не знают. Но именно так и выглядит одиночество. Она замечает чужой интерес, она знает об их внимании, она видит насквозь их нелепые попытки завязать разговор, спросить что-то совсем не то, что они действительно хотели бы спросить. И она всегда помнит о разочаровании. Как о неизбежности. Осложненной потерей уважения к себе, а затем долгой и болезненной реабилитацией. «Отцы и дети» – еще одна из часто перечитываемых ею книг.

«С этим нужно кончать».

Права она или нет, в любом случае чтото на нее подействовало, и во избежание его повторного тлетворного влияния было бы логично попытаться узнать, что это, а не перематывать пленку с последствиями снова и снова.

«С чего все началось?

Я просто стояла на остановке. И когда я увидела его сидящим на тротуаре, мне было абсолютно наплевать как на извращения в его мировоззрении, так и на технику в сексе. Почему? Потому что это был акт позерства, показухи. Столь рьяное, воинственное безразличие – не что иное, как замаскированный крик о помощи, который в свою очередь является одной из лицемерных попыток вызвать сочувствие, одобрение».

Лицемерие в любой форме вызывало в ней все что угодно, только не желание.

«А сама ты не лицемерка?» – вопрос возник неожиданно и повлек за собой как минимум двухминутное замешательство.

«Возможно».

«Даже наверняка я такая же лицемерка, как и все остальные. Бывают моменты, и они, безусловно, преобладают, когда я готова распять на крестах и пересажать на кол всех поголовно. Да, я лицемерка, поносящая других и превозносящая себя, но я, по крайней мере, оставляю за собой право ошибаться».

Поэтому мамаша того малолетки зря так разволновалась. Она была просто не способна ударить его. Спросить, зачем он это делает, – да. Удержать – возможно. Но не ударить. Ей вспомнилась оса, бившаяся в судорогах, муравей с разрубленным телом, продолжавший отчаянно шевелить лапками; трехмесячный щенок, которого она убила со всей своей «непредумышленностью», тихо страдавший, тихо мучившийся, тихо умиравший и тихо окоченевший тоже в одиночестве, один человек… К их боли и к их смерти она была причастна. И больше всего на свете она боялась стать ответственной за это снова.

По щекам у нее текли слезы. Она со злостью вытерла лицо.

Через несколько минут она вошла в подъезд, поднялась по лестнице, открыла ключом дверь квартиры и, нервно стащив ботинки, пошла на кухню ставить воду для кофе. Затягиваясь сигаретой, она подумывала о том, чтобы сделать себе парочку ожогов, и ее остановила только мысль, что это было бы насмешкой. Над ними.

22:16

«Почему позер трансформировался в Будду менее, чем за пять минут? Потому что на нем были очки и он выбросил сигарету в урну? Ведь после этого все началось, не так ли?».

Она была уверена, что он швырнет окурок на тротуар или на проезжую часть, на чей-то ботинок или в чье-то лицо. Она заранее презирала его за это. Но он спутал все карты и этим вызвал ее интерес. Она сложила кусочки пазла, но картинка получилась неверной.

«Если он выбросил сигарету в мусорку – значит он не хотел причинить вред или унизить кого-либо, не хотел вымещать на ком-то свою боль, а значит не считал все человечество ответственным за его поганую, не сложившуюся жизнь. А это значит…