В Тихвин приехали утром и простояли целый день. Здесь нас тоже очень хорошо кормили, но дальше стали кормить хуже. 16 июля мы приехали в Канаш, город в Чувашской АССР. Дальше наш поезд не пошел. Нам сказали, чтобы мы выгружались, завтра за нами приедут подводы, и что мы будем работать в колхозе в Чувашской АССР. Но здесь мы выгружаться не хотели, и мама стала хлопотать, чтобы нас перевезли в Казань, а оттуда мы как-нибудь доберемся до моей тети.

Ночью мы с трудом погрузились на пассажирский поезд, потому что он был полон народу, и нас не хотели пускать. Мы кое-как устроились, и я уснул на вещах. Проснулся ночью и сильно удивился: когда мы сели в вагон, то он был до того полон народа, что некоторые стояли, негде было сесть, а теперь одни мы остались на весь вагон.

Утром приехали в Казань. Шел дождь. Улицы были грязные. Город мне показался пасмурным, некрасивым. К нам подъехала машина, чтобы отвезти нас на пристань, к пароходу. Вот мы на пароходе. Вещи разместили на палубе. На пароходе нам было очень хорошо, кормили неплохо. Так бы ехал, ехал и ехал, и нигде бы не слезал, но через двое суток мы приехали в Челны. Там мы случайно нашли подводы из села Шуган, они привезли сюда соль. Бригадир согласился нас довезти до Шугана. Ночь переспали в Челнах и рано утром выехали. Трое суток мы ехали. 29 июля приехали в Шуган.

Мы въехали в небольшое село, но в Муслюмовском районе (к которому относился Шуган) оно считалось большим, так как были деревни по 30—50 домов, а в этой около 300. Нам указали на дом, в котором жила зубной врач, моя тетя. Подъехали мы к красивому одноэтажному деревянному дому с пятью большими окнами. Тети дома не было, встретил нас мой двоюродный брат Моня и хозяйка дома. Люба, сестра Мони, умерла в Шугане от сахарной болезни.

Отдохнув несколько месяцев, мама стала работать в колхозе, а я все лето бегал с ребятами, с которыми успел тут подружиться. Ловили рыбу, ходили на горы за ягодами, лазили в огороды за огурцами и морковью. Лето я провел очень хорошо – отдыхал от прошедшей зимы.

Село Шуган стояло на холме. Весной, когда разливались реки, луга и деревья у подножья Шугана затапливало водой. Я любил забираться на деревья и смотреть, как мирно колышится вода, заодно и готовился к экзаменам. В конце мая мы засеяли для себя огород. Еще зимой мама стала работать воспитательницей в Ленинградском интернате в дошкольной группе. Я вместе с ребятами интерната ходил работать в колхоз. Работал на сенокосе, на горохе.

Как хорошо работать на сенокосе! Наложат бабы воз сена, ляжешь на него спиной и лежишь, наслаждаешься запахом душистого сена под горячими лучами солнца. Потом его нужно отвезти.

На горохе работать было труднее. Пыль. Как начнешь его топтать, чтобы больше поместилось на воз, солома больно колется. Дороги тоже были плохими, и иногда воз вместе со мной падал. За каждый день такой работы мне платили по полтрудодня, а иногда по целому, смотря сколько свезешь возов. За все лето я заработал трудодней 16 – 18.

Зимой в Шугане начался голод. Конечно, голодали не все, но самые бедные даже опухали от голода. Мы не голодали, так как собрали с огорода много картофеля. Картофель здесь был очень дорогой, и его у некоторых не было, поэтому они и голодали. Не было также и хлеба. От чего уехали, к тому приехали.

В апреле, когда сошел снег с полей, мы с Моней стали ходить за пшеничными колосками, которые остались на поле с осени. После экзаменов я решил идти в колхоз на прополку, так как дома мне делать было нечего. До сенокоса я иногда работал на интернатском огороде.