Тем не менее, и те и другие мыслили в рамках общего словаря культуры, выражая в одном дискурсе противоположные воззрения на истину, «объективную реальность», самих себя. В то же время все претендовали на создание нового языка описания / отражения реальности. В их работах осуществлялось переописание христианских постулатов, приведшее к реконструированию базовых религиозных идей в формы индивидуального религиозного, философского или художественного мифотворчества. При этом сохранялась общая тенденция. Менялись мотивы и идеалы, кумиры и вожди, но особый характер и дескрипция религиозного переживания различных идей сохранялись неизменно в интеллигентских моделях картин мира.

Характер и специфика этой религиозности требуют особого прояснения. Ведь, несмотря на возрождение религиозной философии в России в 90-е годы XIX века, русская интеллигенция того периода в основной своей массе стала пользоваться «новым» религиозным языком, сложившимся уже в текстах того времени и под влиянием нарастающей «героизации жизни» в оппозиционном сознании и поведении интеллигенции.

Уже к 1910 году «Добротолюбие» было практически забыто, а чтение житий, акафистов и т. п. приравнивалось к наивному интересу к фольклору, объявлялось откровенным невежеством, рудиментом народного религиозного мышления. Место подвижника-философа заняли герои-интеллигенты и их литературные прототипы. Несмотря на забвение православных первоисточников, религиозная традиция и религиозный словарь сохранялись в период смены эпох, будучи сильно видоизменены и индивидуализированы, в том числе под влиянием Достоевского и Толстого.

На место житийной литературы подоспели революционные «катехизисы» «раздавленных» идеями молодых нигилистов. Возникла и стала устойчиво тиражироваться идея об особой функции народников – культурных носителей живой «религиозной мысли» русского народа. «По их следам пошли потом только одни миссионеры. Словом, во всей истории многострадальной русской интеллигенции ни одно поколение не чувствовало своего отщепенства[104], и прежде всего религиозного отщепенства, так мучительно, не делало таких отчаянных усилий дойти до самого корня в изучении его причин, не пыталось так настойчиво преодолеть эти причины и засыпать пропасть, отделяющую народ от интеллигенции, как именно поколение наших народников: беллетристов, публицистов и исследователей народного быта»[105].

Это высказывание П.Н. Милюкова можно трактовать как подтверждение идеи о том, что страстность как воля к действию, особенные «интеллигентские» переживания продемонстрировали не просто «религиозное отщепенство», но и явили пример религиозно-мировоззренческого конструирования новых картин мира в общенациональную культуру, прежде всего, публицистику и литературу. Процесс оказался непосильным для незрелой молодежи; «святость» их подвига обернулась бессмысленностью жертвенности, породив феномены массовых самоубийств и убийств[106].

Характер же «новой религиозности» – страстность переживания идей вместо реального переживания жизни – можно обозначить символикой Достоевского / В.В. Розанова: «русская идея “около Крафта”»[107]. В «Подростке» писатель зафиксировал процесс идеального и реального бытия молодых людей того времени. Идея из подсобного средства упорядочения жизненного «материла» стала первичной основой его постижения; возникла ситуация, в которой объективный мир становится лишь «сценической площадкой» для игры идей, рядящихся в разноцветные идеологические одежды и слова своего времени.

Всем хорошо известна метаморфоза резкой смены бурного интереса к святоотеческой литературе в 40-е годы почти полным ее забвением уже в конце 50-х, переносу исследовательского центра с религии на науку. В 60-е же годы начался обратный процесс, о котором прекрасно заметил Толстой в одном из писем к А.А. Толстой. Н.И. Азарова, анализируя их переписку, указала, что Толстой стал приглашать студентов пожить в имении и заняться педагогикой. «Студенты привозили с собой запрещенные сочинения Герцена и революционные прокламации, но как уверял Толстой, в скором времени утрачивали интерес к запрещенной литературе и увлекались школьными делами»