– Да понял я, понял, – закивал Мухин, ловко выхватывая откуда-то документы, которые, как оказалось, были у него наготове. – Конечно, в последний. Как скажешь. Ты начальник, я дурак… Давай подписывай, а то они уже звонили. Беспокоятся джигиты!

Климов бегло просмотрел документы, бросил на компаньона косой недовольный взгляд и, подсев к столу, начал размашисто подписывать бумагу за бумагой. Сосредоточившись на этом ответственном деле, он не замечал тяжелого, многообещающего взгляда, которым смотрел на него Виктор Мухин.

В неотапливаемой каморке с дощатыми стенами, низким скошенным потолком и единственным подслеповатым окошком с заросшими копотью и пыльной паутиной стеклами было промозгло и сыро. Снаружи в окошко постукивал редкий косой дождь, в щелях шепеляво посвистывали сквозняки. Свисавшая с изъеденной шашелем потолочной балки голая лампочка на грязном витом шнуре разливала по помещению слабенький грязновато-желтый свет, который на равных соперничал с сумеречным полусветом угасающего дня. По углам и под мебелью залегли глубокие мохнатые тени; паутина на окошке подрагивала и колыхалась на сквозняке, который пригибал книзу танцующий синеватый огонек горевшей на столе спиртовки.

На криво приколоченной к стене самодельной полке тускло поблескивала стеклом и фарфором скверно отмытая химическая посуда – колбы, пробирки, чашки Петри, тигли. Недостаток специальной посуды компенсировался обычными стаканами и парой надтреснутых фаянсовых чашек с отбитыми ручками. Композицию завершали старые аптекарские весы с побитым ржавчиной никелированным коромыслом; коричневого стекла банки с химическими реактивами стояли на сто раз прожженном химикатами, исцарапанном подоконнике.

Клим Зиновьевич Голубев сидел на шатком табурете и, горбясь, прикрывал ладонями от вездесущего сквозняка пугливое пламя спиртовки, на которой в чашке Петри выпаривался какой-то белесый раствор. На нем был старый солдатский ватник, покрытый пятнами самого разнообразного вида и происхождения, а местами и прожженный до дыр все теми же едкими химикатами. От ревматизма Клима Голубева спасали старые валенки с галошами, а плешивую, формой напоминающую огурец голову прикрывала замызганная лыжная шапочка того фасона, что был модным в начале семидесятых годов прошлого века – с козырьком, помпоном и широкими полями, которые, будучи отвернутыми книзу, образовывали что-то вроде лыжной маски. На руках у него были старые вязаные перчатки с обрезанными пальцами; в одной из них дымилась сигарета без фильтра, другая сжимала стеклянную палочку, которой время от времени помешивала выпариваемый раствор.

За спиной у него с протяжным скрипом и треском распахнулась дверь. Мгновенно усилившийся сквозняк задул огонек спиртовки, в каморку потянуло теплом и запахом жареных грибов. Когда-то давно Климу Голубеву повезло – пожалуй, единственный раз в жизни: получив на сдачу лотерейный билет, он выиграл морозильную камеру. Теперь в сезон они забивали камеру грибами, которые нельзя было ни засушить, ни засолить, ни замариновать – сыроежками, подберезовиками и тому подобным грибным мусором, – и на протяжении всей зимы мороженые грибы наряду с грибами солеными, сушеными, маринованными и законсервированными в жире являлись одним из основных элементов семейного рациона. Грибы опостылели Климу Зиновьевичу давно и основательно, их запах автоматически ассоциировался у него с нищетой и вызывал злобу. Он честно, до последней копейки, отдавал жене зарплату – пускай небольшую, но и не настолько маленькую, чтобы на нее не могли нормально прокормиться три человека. При этом мяса он практически не видел, ходил в обносках и все время выслушивал сварливые жалобы на отсутствие денег. Ну, вот куда, спрашивается, она их девает? Одета как огородное пугало, косметикой не пользуется, продукты не покупает и даже не пьет, а деньги уходят, как вода в песок. Солит она их, что ли?