Мы оба расставили широко руки, прося ветерок обдуть нам вымокшие подмышки и спины. Солнце не собиралось скрываться за тучками, хоть и обещан был дождь. Наверное, как и всегда, то, что обещано – оно для других. Неторопливым шагом мы фланировали по улице 29-ой линии Васильевского острова, планируя зайти за чашечкой кофе и посетить уборную. Вначале путь показался мне незнаком, но через пару мгновений, бросив свой взгляд на уже зеленые кроны деревьев я вспомнил мгновение:

– Мы были здесь последний раз ещё при снеге. Задул ветер и под самыми ветвями нас накрыло лавиной из влажного пышного снега.

Жан внимательно всмотрелся в узкую аллею, вспоминая, когда же было то явление.

– Это был февраль. Я помню тот вечер.

Время продолжает свой ход, сменились одежды сезона, дерево осталось собой, аллея не изменила своей сути.

В кофейне пахло розмарином, кофейными зернами и сладкой выпечкой. У розеток обыденно, как звери у водопоя, расселись фрилансеры, погруженные двадцать четыре на семь в цифровой мир. На мягком сидение симпатичная девушка лет двадцати экспрессивно делилась своими необходимыми миру впечатлениями об этом дне, о кофе и о жизни в целом, вещая в прямом эфире своего канала с тридцатью подписчиками – вся погруженная в иллюзию своей уникальности, живущая в парадигме прекрасного наивного чувства мировой потребности в её существовании. На расписном красном ковре довольно развалилась серая собака породы питбуль, охраняющая ребёнка лет трёх, пока отец – взрослый мужчина-магометанин с густой чёрной бородой – о чём-то беседовал по телефону на своём языке. Она порой вставала и бродила по кофейне, радостно виляя коротким хвостом, принюхиваясь к столам посетителей. Кто-то гладил её, кто-то мягко шлепал по мускулистой спине, а кто-то игнорировал, то ли из страха, то ли из нелюбви к животным. Лишь одна женщина подняла истерику и страшный вой. Её лицо было худым, а под глазами засели синие мешки одинокой матери; взгляд широко раскрытых глаз искрил шизофреническими оттенками, а гримаса лица исказилась в уродливую маску ярости, злобы и праведного гнева. Она кричит: «Чья это псина?! Уберите её немедленно! Уберите, я сказала! Почему она шляется здесь?! Куда все смотрят?! Я буду жаловаться!!!». У всех посетителей, конечно, тут же испортилось настроение: слушать чьи-то истерики всегда мучительно – они портят ещё сильнее даже несовершенный момент. Кофе закономерно оказался безвкусным, похожим на картон варевом. Отпив по два глотка, мы учтиво соврали, что достаточно выпили, отдали кружки и двинулись своей дорогой к Опочининскому саду, намереваясь оттуда пройти к Севкабель Порту. Нас радовала возможность идти дорогой, сокрытой от Солнца. В таких дворах, до которых подолгу не добираются лучи светила, время и пространство моложе – в них до сих пор царила пасмурная ранняя весна, встречающая гостей выцветшим пейзажем голых деревьев и серых стен. За углом здания слышался детский плач, причиной которого оказался малец лет четырёх, уронивший свой желтый грузовичок – его кузов расклеился в крошки. В метрах двух от него молча стоял отец и наблюдал. Картина образовалась до нелепости комичная: отец всё стоял, а ребёнок всё плакал. Даже спустя метров пятьдесят мы отчётливо слышали этот неугомонный крик. Почему он стоит? Почему он плачет? Нам оставалось лишь переглянуться, да пожать плечами, встречая облако пыли, метящее в наши глаза.

В метрах двадцати от порта ветер стал холодным и свежим – мы передёрнулись, ощутив, что немного, но всё же замерзаем. Вокруг нас жили свою жизнь парочки, разодетые не по погоде то слишком легко, то слишком жарко. Туристы, неотъемлемым атрибутом которых выступали камеры, запечатляющие кадры, обреченные на вечное, лишенное внимания, пленение на картах памяти. Незаметно курили и пили пиво компании по четыре-пять человек: офисные планктоны, одетые все как один в омерзительного тёмно-синего оттенка брюки и ветровки-бомберы, плотные рубашки поло в горошек и полуботинки, промятые в тысячи и одном месте. Стрижки не длиннее трёх сантиметров, по бокам под тройку, а на лице растительность не отличающаяся хоть чем-либо. Казалось бы, образ был собирательный, он был клише, в существование которых я не хотел верить, дабы не обобщать. Стоило мне прислушаться и разобрать в их речи фразы «Нормальный мужик без вот этого вот всего… Футбол могу смотреть теперь… Офис, начальник, жена…» – моя вера в уникальность иссякла – на лице была написана тоска. Словно вырванный из мира грёз монолит, оказавшийся в мире ненужных вещей, духовная материя в царстве физики, среди множества одинок, среди одиночества не нахожу себя в тьме своих «Я». Вид на мост северной скоростной магистрали – где-то за ним на горизонте берега Финляндии. Где-то там на причале Хельсинки или Котка стоят такие же люди, выпившие часом ранее невкусный кофе, одевшиеся не по погоде, в душе несущие скорбь; днём они вспотели, а сейчас мёрзнут; минутами ранее и на их улицах плакал младенец-фин. И в их кармане вибрирует телефон, получив сообщение «Se olet sinä!»