Отставку она принимает с облегчением, которое явно читается не только в выражении сиреневых глаз, но и в том, с какой скоростью девица исчезает за поворотом коридора. А я после ужина и оставшихся вечерних часов в одиночестве решаю, что пора вытаскивать из дядиной каюты Луриту. Мне подружка нужнее, чем дяде, а двух суток, чтобы разобраться с возникшим у неё влечением, им должно было хватить.

Вот только мысль эта приходит мне в голову лишь тогда, когда я уже переоделась, в кровать залезла и все постельные принадлежности скомкала в бесполезных попытках уснуть. В моём воображении Лурита, о которой я беспечно забыла, оставив на растерзание дядюшке, меня звала, плакала. В моей голове рождались резкие, жёсткие слова обвинений, которыми он её награждал и унижал вместо того, чтобы пожалеть. И использовал... в своё удовольствие. Два дня! Бедная, как она это выдержала! А я? Как я могла о ней не побеспокоиться? Не проведать и не проверить, как у неё обстоят дела?

Вертелась я и мучилась угрызениями совести до тех пор, пока простыня не сорвалась с одного из фиксаторов. Попробовала привести её в порядок — окончательно выдрала из других; попыталась натянуть самостоятельно — поняла, что одной сделать это можно, только имея минимум три руки. Выругалась. Схватилась было за вильюрер, чтобы вписать в него своё намерение покинуть каюту, место назначения и, соответственно, сообщить о своей готовности дождаться сопровождающего, а потом передумала.

Во-первых, Атиусу до меня нет дела, раз за всё это время он ничем и никак не дал о себе знать. Следовательно, на запрос отреагирует Керас, который меня курирует. А он, вне всяких сомнений, уже спит. Как я могу прервать его крепкий и столь необходимый сон?! Во-вторых, Керас, возможно, спит не один, а с женой. Или фавориткой. То есть с некоторой долей вероятности не совсем спит. А я не хочу лишать идеальную цессянскую семью маленьких радостей жизни! В-третьих, предупреждать дядю себе дороже. Он подготовиться успеет и наверняка какую-нибудь пакость придумает. Например, предупредит того же Кераса. То есть, опять же, бедный альбинос лишится законного отдыха. В-четвёртых... Так. Стоп. Трех оправданий вопиющего несоблюдения данных мне указаний более чем достаточно.

Решив не тратить время на долгий процесс переодевания, просто заворачиваюсь в светло-зелёную простыню, которая, в силу своих размеров, легко превращается в плащ. Даже с капюшоном. Потому что привлекать к себе внимание ни чёрным одеянием (ведь нет у меня светлых платьев), ни такими же волосами я не желаю. Предпочту остаться неузнанной. А если всё же кто-то настырный попадётся на пути и пожелает выяснить мою личность...

— Ты же мне поможешь? — нежно глажу шигузути, прильнувшего к груди. Плотно запахиваю импровизированную накидку, скрепляя для надежности маленькими магнитными фиксаторами, надвигаю на лицо капюшон и выскальзываю в коридор.

Просто счастье, что цессянская служба безопасности не выставила перед моей каютой охрану! Впрочем, этим я прежде всего сама себе обязана. Потому что убедила Атиуса в своей лояльности и послушании. Ведь всё это время регулярно и послушно извещала его о своих планах.

«Ночь» на крейсере ощутимо отличается от «дня». Да, они, как и на Рооотоне, весьма условные, но всё же цессяне стараются имитировать световой режим, который имеется на их планете.

Вот и оказываюсь я в совершенной тишине и полумраке. Приятное сочетание. Настолько, что я, не желая нарушать гармонию, с непередаваемым удовольствием снимаю туфли и закидываю их в каюту. А потом босиком, бесшумно и легко, едва ли не подпрыгивая от радостного воодушевления, которое наполняет душу, скольжу в неверном голубоватом свете напольных светильников.