– Золотце, ну, конечно, мы тебя поддерживаем!

– И впрямь, сколько можно в бумажки зарываться, – брякает папа.

Я прямо затылком чувствую, как мама делает ему страшные глаза. Папа – добряк, но тактичность – не его конек. Ему, как искусному мастеру, из-под рук которого выходит мебель, пользующаяся огромным спросом, сложно понять, что люди могут посвящать себя труду невидимому, нематериальному, так сказать, и не очень (по его мнению) ценному. Хотя, когда я раздобыла ему рабочий дневник Хедвига Тана, знаменитого краснодеревщика прошлого века, папиному восторгу не было предела. Но осознать, что именно благодаря стараниям архивных работников, он теперь копирует давно забытые узоры, папе сложновато.

Я ухожу, понимая, что родителям нужно обсудить мое внезапное решение. Заглядываю к Юсси и какое-то время стою, прислонившись к дверному косяку, глядя на непослушные вихры на макушке. Внутри меня разрастается нежность и умиление. Неужели этот мальчик, склонившийся над учебниками, совсем недавно лежал в кроватке и гулил, пуская пузыри и щедро раздаривая нам очаровательные беззубые улыбки! Как летит время!

Я подхожу, целую его и склоняюсь над столом:

– Какие тайны мироздания постигаете, молодой человек?

– Вот, – тыкает он ручкой. – Роль приборов и инструментов в изучении мира. Три снимка. Ученый смотрел на Луну невооруженным глазом, в бинокль и в телескоп. Какой вывод мы можем сделать?

– И какой же?

Юсси попирает рукой щеку и выдает:

– Что ученый долго-долго смотрел на Луну…

– Нет, милый, вывод в том, что поверхность Луны гораздо лучше видна, когда человек использует приборы для наблюдения.

– А, – тянет он, – тоже верно! Ты мне почитаешь перед сном?

– А ты уже все написал?

– Ага, – отвечает он, торопливо сгребая все со стола.

– Дай посмотреть.

Юсси распахивает глаза в притворном изумлении и крепко прижимает к себе тетрадки:

– Ты что, не доверяешь ребенку?!

Я не отстаю:

– Ты честно-честно все сделал?

В «гляделках» я всегда выхожу победителем, и он, вздыхая, сдается:

– Ну, ладно, парочку примеров допишу.

За вечер мы не только успеваем почитать, но и обсудить аттракцион, открывшийся в парке, Марику (новую симпатию Юсси) и мое поступление в институт. Факт, что я тоже буду по вечерам делать уроки, его забавляет. И все же, сколько бы удовольствия не приносила мне привычная вечерняя возня, я невольно поглядываю на часы. Уже почти девять, а Ивар еще не вернулся.

Наконец, хлопает входная дверь, я торопливо расцеловываю уворачивающегося Юсси в щеки, нос и уши, и спешу в прихожую. Но все равно успеваю увидеть только широкую спину Ивара, который уже поднимается наверх.

– Привет! – окликаю я. – А ужинать?

– Привет, – отзывается он, не оборачиваясь. – Нет, устал. Пойду, приму душ и лягу.

Так, не остановился. Не поцеловал. С родителями поздороваться не зашел. Юсси обещанный чертеж не принес. Я замираю, тщетно пытаясь унять волнение, а потом все же поднимаюсь следом. Ивар уже раздевается, упорно не оборачиваясь ко мне. Я смотрю, как летит на застеленную кровать пиджак, галстук, сорочка. На мгновение отвлекаюсь от тревожных мыслей, завороженная игрой мускулов на его спине, но потом понимаю, что для аккуратиста-Ивара вот так разбрасывать вещи – еще один тревожный звоночек.

Осторожно приближаюсь и обнимаю его сзади. Ивар замирает, накрывает прохладными ладонями мои руки, а потом решительно высвобождается:

– Золотинка, я пойду в душ, устал неимоверно.

А смотреть так и не смотрит.

– Да в чем дело? – не выдерживаю я, разворачивая его к себе, и ахаю от неожиданности.

Ивар хмурится и торопливо прикрывает рукой распухшую синеющую скулу.