– Да надевайся ты! Чертова штуковина! – Фатима и сама была на грани, – между прочим, я тоже могу орать, – сообщила она ребенку, – и тебе это точно не понравится, так что заткнись хоть на секунду и дай мне тебя одеть.

Не подействовало, малыш орал благим матом, вырываясь и высвобождая ручки, едва она успевала засунуть их в рукава.

– Слушай, – зловеще прошептала она, не оставляя попыток натянуть на него комбинезончик, – я тебя не тронула, но могу и передумать. Ты сам все для этого делаешь, понял?

Криком и выкручиваниями малыш сообщил, что не понял.

– Ладно, – ситуация и злила, и забавляла ее. Я препираюсь с младенцем, промелькнула в голове мысль, и Фатима поняла, что сейчас будет смеяться и плакать одновременно. И, что самое интересное, этот орущий комочек будет первым, кто довел ее до такого состояния. – Ладно, хочешь пойти на принцип? Я тоже пойду. Ты у меня оденешься! Еще как оденешься!

И уже не обращая внимания на его крики и попытки высвободиться из одежды, она быстро и решительно надела на него комбинезон, причем у нее даже получилось лучше, чем раньше, как будто злость открыла какой-то потаенный клапан, и она вдруг обрела умение одевать маленьких детей. Застегнув комбинезон так, чтобы он не спадал, но не до конца – она понимала, что так ему будет жарко, а потом, когда они поплывут, он может замерзнуть и заболеть, почему-то ее это беспокоило – она положила все еще орущего малыша на развернутое второе одеяло и завернула, как могла, оставляя голову и грудь пока открытыми – ей ведь еще надо было надеть на него шапочку и хорошенько застегнуть комбинезон. Теперь можно и успокаивать, подумала она, отметив тут же, что теперь, наверное, на это уйдет куча времени.

Она снова села на кровать и взяла его на руки, осторожно, как бомбу, готовую взорваться в любой момент. Надо поддерживать голову, или он уже достаточно большой? Она не знала, поэтому на всякий случай решила поддерживать. Ощущение было таким странным, что по ее телу даже пробежали мурашки, одно дело держать его на подушке, и совсем другое ощущать его вес, его маленькое тельце прямо у себя на руках.

– Ну вот, мы справились отлично, – успокаивающе проговорила она, укачивая ребенка, – и ты и я, мы оба были молодцами. Ты, правда, орал и выкручивался, как зверек в сети, но, надо отдать мне должное, я свое сделала.

Второй раз у нее получилось уже немного увереннее, хотя она понимала, что до материнских укачиваний ей далеко. Но, по крайней мере, она уже не пребывала в таком ужасе от того, что у нее на руках настоящий ребенок.

– И чего ты только орал, – удивленно сказала она, глядя на маленького человечка на своих руках, – разве так плохо быть одетым? Тепло и уютно, спорю, что не пройдет и пяти минут, как ты опять вовсю засопишь, так что зря ты выпендривался.

Малыш перестал плакать и теперь смотрел на нее своими чистыми глубыми глазами. Они казались большими и грустными, хотя она понимала, что это просто игры ее воображения.

– Да ты у нас глазастик, – ласково прошептала она, продолжая укачивать кроху, – такие красивые глаза, такие невероятно голубые и большие. Твои глаза мне кое-кого напомнили.

Она замолчала, удивленная тем, что в такую ночь, в такой момент она вдруг подумала о Яне. И с чего это она вдруг беседует с малышом, который даже ходить еще не может? Может, просто ей не с кем поговорить, вот и выплескивается все на единственное человеческое существо, находящееся с ней рядом и не представляющее угрозы? И ведь так приятно просто говорить, просто озвучивать свои мысли, пусть даже собеседник не ответит и не выскажет свои. Такая простая и естественная потребность человека в общении стала для нее запретным плодом, и это ее жизнь.