– А ты мне нравишься! Смелый мальчик! Или девочка? Может, оставить тебя тут жить? Одна беда, начнешь гадить по углам.

Кролик посмотрел на меня раскосыми темно-коричневыми глазами, потом легкими прыжками добрался до стоящего в углу кошачьего туалета и устроился на гранулах. Я был потрясен его умом. У меня никогда не было домашних животных, Николетта не разрешала завести даже хомячка. Начав самостоятельную жизнь, я подумал было о собаке, но быстро отказался от этой идеи. С ней нужно гулять, да и не поехать никуда, и потом, я живу у Норы, ну какие тут домашние любимцы. А вот кролик…

Я пошел в спальню, длинноухий шнурком вился сзади. Я посадил его в кресло, съел сандвичи и спросил:

– Ну и как тебя зовут?

Кролик напряг уши.

– Федя? Коля? Петя?

Впрочем, кажется, кроликов так не зовут. Пришлось взять словарь имен.

– Ну, слушай, какое имя тебе по вкусу: Августин, Авдей, Булат…

Отчего-то я был уверен, что он самец. Кролик сидел тихо, слегка подергивая носом.

– Харитон…

Вновь раздался то ли свист, то ли шипение. Животное оживилось.

– Извини, – твердо сказал я, – но это имя мне не по вкусу, и потом, как звать тебя ласкательно? Харя? Нет уж, нарекаю тебя Филимоном, в просторечье Филя. Нравится?

Филя не ответил, он закрыл глаза и заснул. Я лег в кровать и тоже отбыл в царство Морфея.

Утро началось с резкого звонка.

– Ваня, – закричала Николетта, – ты где?

Очень умный вопрос, если учесть, что матушка набрала домашний телефон Норы. Лучше этого только тот, который задают люди, трезвонящие в восемь утра в выходной: «Я вас не разбудил?»

Для меня остается загадкой, что следует ответить? Сказать правду? Да, подняли в несусветную рань с постели. Или все же лучше пробубнить: «Нет, нет, все в полном порядке».

– Ваня, – настаивала Николетта, – почему ты молчишь?

– Извини, еще не встал с постели.

– Так я звоню тебе сказать, что просыпаться не надо.

Я сел. Вот еще одна гениальная фраза! Бужу тебя, дорогой сыночек, в семь утра с сообщением о том, что можешь продолжать мирно почивать! Больной, немедленно проснитесь, вы забыли принять снотворное.

– Не понимаю, что случилось?

– Врач ждет меня не в десять утра, а в четыре часа дня!

– Николетта, – рявкнул я, – сейчас рано, зачем ты меня разбудила? Можно было в восемь сообщить эту новость. И потом, откуда ты сама узнала? Только не говори мне, что медсестра из регистратуры соединилась с тобой в такое время!

– Нет, конечно! Мне сказали еще вчера, а я забыла тебя предупредить, зато сегодня позаботилась. А насчет раннего времени не волнуйся, у меня сегодня с семи до девяти сеанс массажа, все равно нужно было вставать, значит, жду тебя в три, – на одном дыхании выпалила маменька и швырнула трубку.

Я натянул халат. Видали? Я вовсе не волновался из-за того, что матушка проснулась до восхода солнца, мне самому не хотелось пробуждаться с петухами. Но делать нечего, пойду глотну кофе, авось в голове просветлеет.

На кухне, возле кипящего электрочайника, обнаружилась Миранда. Я посмотрел, как девочка, вновь одетая в грязные джинсы и потертую куртку, открывает белую коробку, и приветливо спросил:

– Ты любишь лапшу?

– Ненавижу, – последовал короткий ответ.

– Зачем тогда готовишь?

– Так жрать хочется, – пояснила девочка, шмыгнув носом, – я ее вечно на завтрак хаваю, мать забывает купить продукты, вот и беру в ларьке.

– Где же ты обедаешь?

– Около школы, в «Ростиксе».

– А ужинаешь?

– Когда Настька в Москве, – меланхолично помешивая длинную белую вермишель, пояснила девочка, – вечером хожу с ней, она по клубам поет, а если на гастроли уматывает, опять лапшу жру. У меня на эти макароны скоро почесуха начнется.