Марко похож на дуб с широким и толстым стволом, с агрессивными и жестокими, не поддающимися контролю корнями, вот такой этот Марко, сеньор. А Хавьер, напротив, больше похож на земляничное дерево, узкое, которое легко можно спутать с кустом, но оно с красноватыми плодами, такого же цвета, как щёки Хавьера, когда солнце освещает его лицо или когда жара золотит его плечи. Моя мать постоянно говорит мне, что столичные жители присвоили все земляничные деревья, хотя на самом деле там их мало, потому что климат неподходящий. И эта тема, сеньор, упорно напоминает мне о Хавьере, ведь он не выжил бы в другом климате, как бы сильно я ни хотела перевезти его куда-нибудь еще. А Каталина – это скорее акация мимоза. Она хромая, хромая акация мимоза, у которой отсутствует ветка или искривлён корень, что вынуждает её удерживать равновесие как-то иначе, чем остальным. По причине того, сеньор, что Каталина обожгла ногу и теперь у неё шрам, похожий на выщербленный камень, она мечтает избавиться от хромоты с помощью операции. Я уже говорила Каталине, что оперироваться ей ни к чему, это почти не решит проблему. Однако она копит и копит деньги, а тратит так мало, что к тридцати годам сможет скупить всю нашу деревню. Сеньор, а сестра, моя сестра сама по себе – растение, и её не надо ни с чем сравнивать. Тем не менее стариков здесь много, хотя всё население едва дотягивает до двухсот человек. А чего у нас тут нет, кого мы не знаем в этом посёлке, так это людей из других мест, которые приехали бы сюда и остались. Мы мало о них знаем, поэтому, когда мартовская жара ударила мне в голову и Каталина сообщила мне о доме Химены, мой желудок сжался, как тогда, когда мать пришла рассказать мне о конце света.

Я спускалась по каменистой тропинке и увидела приближающуюся Каталину. Дом Химены продали, сказала она мне. Химена была моей бабушкой, сеньор, но моя мать совсем не желала с ней знаться и называла её «эта госпожа», а когда бабушка умерла, отказалась от владения домом, и он перешёл в собственность посёлка. Я никогда не называла Химену бабушкой, но она любила меня. Хотя она не любила Большую Лею, Маленькую Лею обожала и поэтому оставляла мне цветы на остановке, где мы обычно ждали школьный автобус. Да, иногда по утрам она оставляла мне там цветы. Поначалу Хавьер, Марко и Каталина посмеивались, считая, что эти цветы от какого-то старикана, с которым у меня любовь. Но я-то знала, что они от Химены, потому что она любила меня, и точно такие цветы свисали из её окон. Взамен я оставляла ей на коврике перед дверью фрукты из продуктовой лавки и, когда мать узнавала об этом, ворчала: «Думай о людях плохо и не ошибёшься», а я в ответ: «Делай добро всем без оглядки».

«А кто продал дом, если это собственность посёлка, кто получил деньги?» – спросила я Каталину. «Ну, должно быть, Большой Посёлок», – предположила она. Знаете, если бы я управляла этим районом, то дом Химены теперь стал бы медицинским заведением. Ведь не случайно я вам уже говорила, что самое ценное у меня – голова. «Вроде бы покупатели приехали из города», – добавила Каталина. «Ну ты и глупышка, кто же приедет сюда, если их город находится у моря?» «Да нет же, нет-нет, – ответила Каталина, – они не здешние, они из центра страны, из Мадрида, они там устали, и им для отдыха нужна сельская местность, им нужен лес». «Им понадобился лес, потому что они никогда не видели его вблизи», – сказала я Каталине.

Если бы я управляла этой деревней, то повсюду развесила бы таблички и плакаты, сеньор, установила бы огромные афиши с надписью: «Здесь совсем не то, что вам нужно». Посторонним неведомо, что в маленьких селениях воняет коровьим навозом и сваленными в кучу мёртвыми животными. И пахнет страхом, обидой, скукой, болью и ненавистью, которые передаются из поколения в поколение. Однако жители других мест очаровываются странным представлением о том, что на самом деле значит смириться с пустотой сельской местности, с медленным течением времени.