Стоило первой леди минуя налипшие на круглый лоб витые локоны, с противоположного стола заметить воровато приближающуюся нежданно выросшую в проходе августейшую чету, как мадмуазель тот час расторопно выплеснула бокал в лицо своему воркующему её на ухо кавалеру, который так ретиво бороздил шаловливой рукой под столом, старательно стараясь дотянуться до её кружевных чулков. Изумленный до немоты вольной выходкой герцог, вытаращивший очумелые очи, сжигающие кураж, хотел было отвесить ей ответную оплеуху, но его опрометчивая парирующая проделка, оборвалась на излёте, когда тот испод нахмуренных бровей, мельком взглянул в сторону, куда судорожно указала колготная белеющая до полотна спутница, телесно прижавшая к себе его негодование. Его свежо мокрый парик тот час, мочалкой спал, и он, отмыкая свои торчащие и немытые волосы с чарующе мягких боков от издыхающего бюста пассии, вознамерился показать свое расположение первым. Он был не стар, не млад, отчего был все ещё в надлежащей форме. И его громогласный глас, и чинно поднятый фужер, не смотря на более темные берёзовые пятна на его окропленном вином дублете с запятнанными кружевами рубахи, да ещё не высохшее от бусин капель сведенное оторопью лицо, никого не смутили.

– Да здравствует Король и Королева Майзы!

Всей возобладавшей над тишиной праздный сластолюбивый гул, стал, как украденный стихать. Разносящее слабый привкус гари при дне паникадило, что казалась, уже раззадорено раскачивается от повисшего в зале лепета, умиротворилась, и змеящиеся огни свеч, замерли в устойчивом положении, слегка чадя потолок в одной точке, как и раньше слезоточиво отпуская редкие капли, разбивающиеся об плитку пола уже с явным эхом хлюпа. Не сговариваясь, каждый из давеча бесцеремонно гомонящих, стрелой вскакивал, порой без стеснений роняя сидевших на коленях токмо заливающихся раскрепощённым хохотом дам, или на оборот, ударяя теменем графов, которые казалось, потеряли последние задатки благопристойностей. Оловянной на коченевшие члены Симал, жидко спав с кресла, умыкнув за собой избранницу, закатав посиневшую губу, выказал напускное уважение, поклонившись, а его посоловевшая прислуга в домотканом сарафане, которая держалась на тонких ногах из последних сил, была подхвачена им за локоть, при первых поползновениях окончательно растелиться на полу с натянутой шальной ухмылкой. Осунувшаяся стушеванная графиня, что только, что недвусмысленно предлагала лакать с неё остатки капель вина, скрыла свой срам, и бледная как смерть чувствую кол в гортани, выпучив глаза с замиранием сердца, лихорадочно ждала реакции ворвавшихся как не званых правителей. Один единственный менестрель Гуик, что в своих узких посконно шитых шоссах, на арлекинскую мурыженную мипарти, не выпускал лютни, мерещился самым приличным в стойле упавших нравов. И, сняв свой точно жухлый, некогда ярко красный колпак, выказал предельно учтивую милость, своим покровителям, кои призывали его на пир, а не на балаган площадного трактира, в котором он по случайности имел место оказаться «вновь», разве, что с более приятным окружением стен и сводов с буколическими картинами истекшего.

Надменно обведший гробовую тишину желчным взором Король не утруждал себя комментариями, видя на варварски разоренных блюдах, двух запеченных до бронзы промасленных птиц, поставленных в позу сношения. Он лишь исподлобья посмотрел на королеву, и та, насилу сглотнув комок, отметила отягощённым грызущим стыдом голосом, ровно чего и желала доказать себе.

– Видишь. Среди них, нет одного. Джоаль, все ещё припаздывает…