Ахондроплазиофобия* – заголовок напечатанный на простенькой бумажной программке. А под звездочкой расшифровка – боязнь карликов.

И вот тут я поперхнулась. По-настоящему. Закашлялась так, что все, даже незапоминаемый режиссер уставились на меня. Словами не передать, как мне было стыдно! Я умоляла вселенную позволить мне немедленно провалиться сквозь землю, а вот кусочек канапе проваливаться, как назло, никуда не спешил! Олег невозмутимо похлопал меня по спине и улыбнулся так, словно я только что мир спасла. Да, странный он.

Как только мой кашель перестал нарушать тишину, свет приглушили, и на площадке перед столиками появился первый актер. Он надрывно и жеманно вещал, что ему плохо, потому что на всей планете только он и еще пять человек боятся карликов.

– А разве вы не боитесь их? Они же ужасны! – вскинув руки по направлению к зрителям воскликнул герой.

Дальше начался кошмарнейший сумбур. Первые двадцать минут действа все, кто только мог – жена героя, его родители, друзья, коллеги по работе и пафосный психиатр – пытались убедить героя, что карлики прекрасны и совсем не опасны. Но ничего не помогало. Страх и ужас героя не поддавались лечению и увещеваниям. Складывалось впечатление, что он кайфует от такого внимания к своей уникальной персоне.

И тут раздался гром. Такой реалистичный, что я вздрогнула. С пола поднялся белый дым и, когда он рассеялся, я увидела… Херши!

Не представляю, как я не вскочила и не заорала. Я даже не вздрогнула и вообще не подала вида. Мне казалось, что прямо сейчас на меня смотрят все! Олег точно смотрел на меня. А я, не отрываясь, смотрела на карлика. Спустя долгие мгновения стало доходить – нет, это не Херши, это настоящий карлик, только его загримировали, сделали толстым и нарисовали большие глаза.

Дальнейшее действие я смотрела рассеянно. Актеры что-то говорили, куда-то бегали. В конце концов карлик убил главного героя. Остальные персонажи разделились во мнениях – одни считали, что убиенный сам виноват, довел бедного человека с ограниченным ростом до рукоприкладства, другие – что ахондроплазиофобия была едва ли не перстом божьим, призванным оградить и обезопасить безвременно почившего героя. Но он не внял предупреждению и… ну, собственно, тоже сам виноват.

Спектакль закончился, зрители дружно вскочили и самозабвенно захлопали в ладоши. Я, конечно, тоже для приличия похлопала, но в глубине души была просто счастлива. Не знаю, наверное, я совершенно бескультурная, прагматичная и недалекая, но ценности этого произведения понять не смогла. Не исключено, что, если бы не голодный Херши дома, я, может быть, и посочувствовала бы убитому, но сейчас его трагедия меня совершенно не затронула. Нет во мне человеколюбия. Ахондроплазиофобии тоже, к счастью. И вообще у меня с фобиями почти все нормально, если не считать мании преследования и периодических подозрений Олега в… непонятно пока в чем. Просто как-то не вяжется наша с ним дружба (так пока это назовем) и здравый смысл.

Еще минут тридцать народ богемно развлекался, общаясь на глубоко художественные темы. Я внутри себя хихикала над гламурными девицами, которые что-то говорили на полурусском языке, щедро разбавленным вычурными англицизмами, значения которых я не понимала. Но вместо того, чтобы целомудренно скучать в сторонке, моя голова выдала мне целый набор бредовых фраз, которыми мы с подружками баловались в школе, чтобы казаться всем умными, и я пошла в наступление!

Когда одна молодящаяся барышня с силиконовыми губами восьмого размера спросила:

– Считаете ли вы взаимную трансформацию вербальности (тут прозвучала фамилия одного из актеров) в пластику несомненной вершиной трансцендентного образа демонстрации?